Я вытащила из кармана кольцо и бросила в чемодан. Внимательно осмотрев кольцо, сказитель вернул его мне.
— Возьми назад свое кольцо! Это редкостная вещь, из Стамбула. К тому же я кое-что угадал, но предпочитаю молчать, будто ничего не знаю. Этому кольцу цены нет; оно несет в себе тяжкий груз воспоминаний и странствий. Зачем ты хочешь от него избавиться? Оно связано с каким-либо несчастьем? Послушай, если уж собираешься давать что-нибудь, открой свой кошелек, а нет — так ничего не давай. Но лучше, если ты уйдешь.
Ничего не ответив ему, я покинула кружок слушателей, с тревогой глядевших мне вслед. Время от времени мне доводилось встречать на своем пути людей, которые бурно реагировали на мое присутствие, на то или иное слово, а то и жест. Тогда я говорила себе, что мы, должно быть, одного склада характера, что наша чувствительность соткана из одних и тех же нервных волокон. Я на них не сердилась. И молча уходила, не сомневаясь в том, что когда-нибудь нам суждено снова встретиться и испытать те же чувства.
Все еще раздумывая над судьбой семейства французских колонистов, воплотившейся в разрозненных вещах из чемодана, я заметила женщину, которая кружила на месте, пытаясь размотать огромное белое покрывало, заменявшее ей джеллабу. То, как она, пританцовывая, снимала традиционное покрывало, таило в себе что-то эротическое. Я сразу почувствовала это, уловив едва заметное ритмичное покачивание бедер. Женщина медленно поднимала руки, и от этого грудь ее слегка колыхалась. Вскоре около нее образовался кружок любопытных. Она была еще молода, а главное, очень красива. Большие карие глаза, темная матовая кожа, изящные ноги и лукавая улыбка. Зачем пришла она сюда, на площадь, предназначенную для мужчин да нескольких старых нищенок? Мы все задавались таким вопросом, когда она вдруг вставила и магнитофон кассету с берберской музыкой, а потом, сделав несколько танцевальных движений, достала микрофон и обратилась к нам:
— Я иду с Юга, иду из тьмы, спускаюсь с горы; я странствовала, я спала в колодцах, прошла сквозь пески и ночи; я явилась из предсказанных книгой времен, я сама эта книга, которую никто ни разу не открыл и не прочел, книга, написанная предками — слава им, предкам! — пославшими меня сказать вам, предупредить вас, повторять все снова и снова. Не подходите слишком близко. Пускай ветер прочтет первые буквы книги. Да вы ничего не слышите… Пусть смолкнет все вокруг, прислушайтесь к моим словам: жил да был народ бедуинов, караванщиков и поэтов, суровый и гордый народ, питавшийся молоком верблюдиц и финиками; впав в заблуждение, он придумал своих богов… Некоторые, страшась бесчестья и позора, старались избавиться от женского потомства; в раннем детстве выдавали они девочек замуж или хоронили их заживо. Таким был уготован вечный ад. Ислам изобличил их. Всевышний изрек: «Среди бедуинов, которые вас окружают, и среди обитателей Медины есть лицемерные упрямцы. Вы их не знаете, но Мы, Мы их знаем. И ниспошлем им двойное наказание, а потом их ждет еще более страшная кара». Если сегодня я говорю стихами и притчами, то потому, что мне долгое время приходилось слушать слова, идущие не от сердца, их не было ни в одной книге, они исходили из мрака, увековечивавшего заблуждение…