Как не поверить, что Ночь Судьбы ужасна для одних, а другим несет избавление? Живые и мертвые встречаются в это время, и шумные голоса одних заглушают молитвы других. Друзья! Кто может отличить этой ночью призраков от ангелов, входящих от уходящих, наследие времени от лжедобродетели?
Вообразите тележки, куда свалены тела, причем некоторые еще дышат, но по тем или иным причинам все они пожелали отправиться в это путешествие; мощные кобылицы тянут их в неведомые края, и стены домов содрогаются при их приближении. Говорят, будто рай уготован собравшимся в путь этой ночью, во всяком случае тем из них, кто согласится расстаться со своим добром и теми несколькими днями или неделями, что им осталось жить, принести их в дар этой ночи, когда не видно звезд, когда разверзаются небеса, а земля начинает вращаться быстрее обычного. Все богатство тех, кто попадает на эти тележки, заключено в оставшейся им малой толике времени — от одного до семи дней. А остальные продолжают цепляться за деньги и несбыточные надежды.
Из крохотного оконца я следила за процессией. Ей предстояло покинуть город до восхода солнца. Утро этого двадцать седьмого дня поста похоже было на все другие утра. Я глядела на отца, полегчавшее тело которого окончательно покинула жизнь — оно вернулось к изначальному состоянию первичной материи, и думала, что, вернее всего, душа его окажется в одной из последних тележек. Измученная, я все-таки ощущала облегчение, но, сев на край кровати, вдруг заплакала — не от горя, а от изнеможения. Меня освободили, хотя надежды мои не оправдались.
Снова став женщиной или по крайней мере признанной за таковую родителем, я все еще должна была вести игру до тех пор, пока не уладятся наследственные дела. Дом разрушался. Можно было подумать, что за минувшую ночь в стенах появились новые трещины. Внезапно - и это за несколько часов! — все изменилось. Сестры мои превратились в плакальщиц. Мать, закутанная во все белое, изображала безутешную печаль. Дядья мои суетились, готовясь к погребению. А я ждала, запершись у себя в комнате.
То был весенний солнечный день. Весна у нас не знает забот. Она приводит в волнение бугенвиллеи, оживляет краски полей, прибавляет синевы небесам, наливает соком деревья и отворачивается от грустных женщин. А я, скорее, была грустной. Но в тот год я решила прогнать мучившие меня черные мысли, омрачавшие душу. Я редко смеялась и никогда не бывала веселой. Так вот теперь я решила породниться с весной.
Друзья мои! Сегодня я могу признаться, что это было нелегко. Стать веселой — это значило поменять лицо, обновить тело, научиться новым движениям и легкому шагу. Необычная жара, стоявшая в тот день, подтвердила мое убеждение: в доме весны не было, она блуждала рядом. Благоухание и аромат доносились ко мне из соседних домов и садов. А у нас царило горестное опустошение, источавшее едкий, удушливый запах. Ладан, который велели жечь мои дядья, был скверного качества. Райское благовоние оказалось обычным куском дерева, источавшим запах, не суливший ничего хорошего. Мойщики, как всегда куда-то спешившие, обрядили на скорую руку усопшего, а затем долго препирались с дядей, торговавшимся с ними из-за ничтожной платы. Это было постыдно и в то же время забавно — слышать и чтение стихов Корана, и пререкания трех мойщиков с моим дядей одновременно. Я не могла удержаться от смеха, до того это было уморительно.