Наутро Серхан молча ушел из дому и вернулся только через четыре дня, усталый, разбитый и по-прежнему молчаливый. Вечер прошел без всяких происшествий.
Ночью, когда все уже спали, Фридун - услышал вдруг голос Фериды из соседней комнаты.
- Серхан! Серхан! - звала она мужа. - Ты слышишь меня?
- Что тебе? Говори.
- Я хочу спросить тебя, Серхан, кто я в этом доме?
- Ты, видно, с ума сошла! - проговорил Серхан, и тахта под ним заскрипела.
Однако Ферида продолжала спокойно, но упрямо:
- Мы, Серхан, кладем головы на одну подушку, так почему же ты не хочешь делиться со мной своими заботами, горем? Ведь вижу я - тяжелая у тебя служба, а тут еще заботы о доме... Почему ты всегда молчишь, Серхан?
- Спи лучше! - огрызнулся Серхан. - Твои плечи не для этого груза!
- А ты пробовал?
- Ладно, чего ты хочешь?
- Я хочу сказать, что и я человек. Но ты, как придешь домой, всегда молчишь. Что гнетет тебя? Откройся мне! Если я и не буду тебе полезна, то хотя бы облегчишь душу, разделишь со мной заботу.
Слышно было, как Серхан поднялся и сел на постели.
- Ладно, скажу, только отстань. Начальник хочет женить сына. И мы должны выложить каждый по пятьдесят туманов, чтобы сделать подарок. Иначе грозятся прогнать с работы. Вот и поделим заботу, найди мне не все пятьдесят, а только половину - двадцать пять туманов!
- Ну и что же? Что плохого в том, что ты открылся мне? - вздохнула Ферида. - По крайней мере теперь знаю, отчего у тебя мрак на душе.
- Будто оттого, что ты знаешь, мне стало легче! - мрачно ответил муж и снова замолчал.
А Ферида говорила еще долго, ласково утешала его и обещала придумать что-нибудь.
Наутро, после ухода Серхана на службу, Фридун отнес к часовщику свои ручные часы.
- Сколько дашь?
Часовщик оглядел Фридуна и взял часы.
- Сохранились неплохо, - сказал он, наконец осмотрев их. - Девяносто туманов.
- Бери! - сказал Фридун. Хотя он и хорошо знал нравы иранских купцов, но вступать в торг ему было противно.
Серхан вернулся снова через четыре дня и вечером, во время обычного совместного чаепития, когда Фридун искал повода заговорить с ним, неожиданно первый прервал молчание.
- Прошу прощенья, господин Фридун, - начал он с некоторым смущением. Раскаянье грызет меня... Но в какой семье не бывает раздоров?
В голосе его слышалась необыкновенная для него мягкость.
- Я-то готов забыть все, что было, - прервал его Фридун, - но вам бы следовало попросить прощенья у Фериды.
Серхан посмотрел на него удивленно.
- Я знаю, что работа у вас тяжелая, жизнь трудная, но к чему делать ее еще более трудной? - спокойно продолжал Фридун. - Жена может внести в вашу жизнь хотя бы маленькую радость. Зачем же вам отказываться от этой радости! Мало ли у вас и без того горечи в жизни? Ну как? Обещаете?