Несмотря на свою важность, Теория и история
не получила известности, потому что в нашу эпоху
слепой академической специализации
экономическая наука не желает иметь дело ни с
чем, что имеет привкус философии. Безусловно,
гиперспециализация играет свою роль, но в
последние несколько лет интерес к методологии и
фундаментальным основам экономической теории
резко усилился. Так что можно было предположить,
что уж специалисты в этой области найдут что
обсудить и почерпнуть в этой книге, а экономисты
не настолько увязли в жаргоне и путаном стиле,
чтобы не откликнуться на ясную и искромётную
прозу Мизеса.
Весьма вероятно, что игнорирование Теории и
истории связано как раз с содержанием её
философского посыла. Многие знают о той долгой и
одинокой борьбе, которую Мизес вёл против
этатизма во имя laissez-faire, но мало кто понимает, что
в среде экономистов существует намного более
сильное сопротивление методологии Мизеса, чем
его политике. В конце концов, сегодня среди
экономистов приверженность свободному рынку не
является редким явлением (хотя и не отличается
мизесовской безошибочной последовательностью).
Но немногие готовы принять на вооружение типично
австрийский метод, систематизированный
Мизесом и названный им праксиологией.
В основе подхода Мизеса и праксиологии лежит
концепция, с которой он начинает Теорию и
историю: методологический дуализм, ключевое
положение о том, что способ и методология
изучения и анализа людей должны радикально
отличаться от анализа камней, планет, атомов или
молекул. Почему? Очень просто: потому что
сущность людей состоит в том, что они имеют цели и
намерения и что они пытаются достичь этих целей.
Камни, атомы, планеты не имеют целей или
предпочтений; следовательно, они не выбирают
между альтернативными курсами действий. Атомы и
планеты движутся или их движут; они не могут
выбирать, производить отбор путей действий,
менять свои намерения. Мужчины и женщины могут и
делают это. Поэтому атомы и камни можно
подвергнуть исследованию, можно вычертить их
курсы и предсказать траектории. С людьми этого
проделать нельзя; каждый день люди учатся,
обретают новые ценности и цели, меняют свои
намерения; в отношении людей невозможно
сформулировать предсказаний, как это можно
сделать в отношении объектов, не имеющих мозга
или не обладающих способностью учиться и
выбирать.
Сейчас нам понятно, почему экономисты так
упорно сопротивляются подходу Людвига фон
Мизеса. Дело в том, что экономическая наука,
подобно всем остальным социальным наукам,
находится во власти мифа, который Мизес
справедливо и пренебрежительно называл
сциентизмом идеи о том, что единственным
подлинно научным подходом к изучению человека
является подражание подходу физических наук, в
частности, наиболее престижной из них физике.
Чтобы стать столь же подлинно научной, как
физика и другие естественные науки,
экономическая наука должна избегать таких
концепций, как намерения, цели и обучение; она
должна отвлечься от разума человека и просто
описывать события. Она должна не обсуждать
изменение намерений, а утверждать, что события
предсказуемы, так как по первоначальному девизу
Эконометрического общества наука это
предсказание. А чтобы стать твёрдой и
настоящей наукой, экономическая теория должна
рассматривать людей не как уникальные создания,
а как однородные и потому предсказуемые части
данных. Одна из причин, по которой
ортодоксальная экономическая теория всегда
испытывала огромные трудности с ключевой
концепцией предпринимателя, состоит в том, что
каждый предприниматель очевидно уникален, а
неоклассическая экономическая теория не умеет
справляться с индивидуальной уникальностью.