Адольф адресовал эту открытку, как обычно, Густаву Кубичеку. Иногда он писал имя как Густав, а иногда Густаф. Он от всего сердца не любил мое имя Август и всегда называл меня именем Густл, которое было ближе к Густаву, чем к Августу. Вероятно, он предпочел бы, чтобы я формально сменил имя. Он даже обращался ко мне Густав, когда писал мне на мой день ангела, в праздник святого Августина, 28 августа. Под моим именем стоит аббревиатура «студ.», и я помню, что ему нравилось называть меня «студ. муз.».
Эта почтовая открытка, в отличие от предыдущих, гораздо более жизнерадостная. Ее пронизывает характерный для Адольфа темперамент. «Вся Вена ожидает тебя», – пишет он и собирается подготовить «праздничную встречу». Все это указывает на то, что после мрачных, тягостных дней, проведенных в Линце после смерти матери, Адольф почувствовал себя в Вене расслабленным и свободным, каким бы неопределенным ни было будущее. И все же он, вероятно, был очень одинок. Слова «с волнением», написанные в первом предложении, были, без сомнения, написаны серьезно, а тот факт, что он повторяет «приезжай скорей», даже «снова прошу тебя, приезжай скорей», доказывает, как сильно он ожидал моего приезда. Даже сообщение о дешевом фортепиано было предназначено для того, чтобы подтолкнуть меня ехать без промедления. Возможно, он втайне боялся, что мой сомневающийся отец передумает в последний момент.
Настал день моего отъезда 22 февраля 1907 года. Утром я пошел с матерью в церковь кармелитов. Я чувствовал, как мучителен для нее мой отъезд, хотя она упрямо держалась своего решения. Тем не менее я помню характерное для отца замечание, которое он сделал, когда увидел, что моя мать плачет. «Я не могу понять, почему ты так расстроена, мать, – сказал он. – Мы не просили Густла ехать, он сам захотел». Моя матушка, горюя о моем отъезде, сконцентрировалась на моих земных благах: она дала мне с собой хороший кусок жареной свинины, а растаявший при жарке стекший жир, который был предназначен для намазывания на хлеб, положила в специальную емкость. Она испекла мне несколько булочек, дала большой кусок сыра, банку варенья и флягу кофе. Моя коричневая полотняная сумка была доверху наполнена едой.
Итак, я отправился на вокзал, в последний раз пообедав дома; во всех отношениях я был хорошо обеспечен. Меня провожали родители. Отец пожал мне руку и сказал: «Всегда поступай правильно». А матушка поцеловала меня со слезами на глазах и, когда поезд тронулся, перекрестила мой лоб. Я долгое время ощущал ее нежные пальцы там, где они начертили крест.