На протяжении долгого времени я не мог выяснить, где он обедает. Любые вопросы на эту тему сердито отметались – это не было темой для обсуждения. Так как у меня было немного свободного времени во второй половине дня, я иногда приходил домой сразу после обеда, но никогда не заставал Адольфа дома. Может быть, он сидел в бесплатной столовой на Линиенгассе, где я иногда обедал сам. Нет, его там не было. Я шел в Ауге Готтес, дешевую муниципальную столовую. И там его не было. Когда я спрашивал его вечером, почему он никогда не ходит в бесплатную столовую, он произносил длинную речь об этих презренных заведениях, бесплатных столовых, которые лишь символ разделения общества на классы.
Как студенту-заочнику университета мне было разрешено есть в университетской столовой. Это была еще старая столовая, так как новая, построенная Союзом немецких школ, тогда еще не существовала. И я мог доставать талоны на дешевые обеды для Адольфа, и в конце концов он согласился пойти со мной. Я знал, как сильно он любит сладости, так что помимо основного блюда брал несколько пирожков.
Я думал, что ему понравится это, потому что по его лицу можно было увидеть, насколько он голоден, но, угрюмо проглатывая еду, он ядовито шипел мне: «Я не понимаю, как ты можешь получать удовольствие от чего-то, находясь среди таких людей!» Конечно, в столовой обычно собирались студенты всех национальностей этой страны; приходили и несколько студентов-евреев. Это было достаточной причиной, чтобы он перестал ходить туда. Но, по правде говоря, несмотря на всю его решимость, он позволил голоду взять над собой верх. Он протискивался рядом со мной в столовой, поворачивался ко всем остальным спиной и жадно поедал свой любимый ореховый пирог. Много раз, оставаясь равнодушным к политике, я тайно забавлялся, видя, как он мечется между антисемитизмом и своей страстью к ореховому пирогу. Целыми днями он мог жить только на молоке и хлебе с маслом. Я, конечно, не был избалован, но это было для меня чересчур.
У нас не было никаких знакомых. Адольф никогда не позволил бы, чтобы у меня было время на кого-то еще, кроме него. Более чем когда-либо он относился к нашей дружбе как к таким отношениям, которые исключают отношения с кем-то еще. Однажды, чисто случайно, он высказал мне вполне определенный упрек в этом отношении. Моими любимыми занятиями были уроки по гармонии. Я блистал в ней, живя в Линце, и здесь я превосходно справлялся. Однажды профессор Боскетти позвал меня в кабинет и спросил меня, не хочу ли я давать уроки гармонии. Потом он представил меня моим будущим ученицам: двум дочерям пивовара из Коломеи, дочери землевладельца в Радаутце и дочери бизнесмена в Спалато.