Иногда моя память делает необычные вещи: она ставит рядом со святым, недосягаемым пламенем жизни «сточную канаву порока», хотя в мире идей моего друга это выражение представляло самую низшую ступень. Конечно, в «идеальном государстве» уже не было никакой «сточной канавы порока». Этими словами Адольф называл проституцию, которая тогда была распространена в Вене. Это было типичное явление тех лет, характеризующее всеобщий упадок морали, и мы наталкивались на него в самых различных формах как на шикарных центральных улицах, так и в пригородных трущобах. Все это вызывало у Адольфа страшный гнев. За это распространение проституции он винил не только тех, кто ею непосредственно занимался, но и тех, кто был в ответе за существующие общественные и экономические условия. Проституцию он называл «памятником позору нашего времени». Он снова и снова брался за эту проблему и искал такое решение, которое в будущем сделало бы любую разновидность «продажной любви» невозможной.
Один вечер я буду помнить всегда. Мы смотрели постановку Ведекинда «Весеннее пробуждение» и, как исключение, остались на последнее действие. Потом мы отправились через Рингштрассе в сторону дома и свернули на Зибенштернгассе. Адольф взял меня за руку и неожиданно сказал: «Послушай, Густл, мы должны хоть раз увидеть сточную канаву порока». Я не знаю, что подсказало ему такую идею, но он уже свернул на небольшую, плохо освещенную Шпиттельберггассе.
Вот мы туда и попали. Мы шли мимо низких одноэтажных домов. Окна, находившиеся на уровне мостовой, были освещены таким образом, чтобы прохожий мог смотреть непосредственно в комнату. Там сидели девушки: одни за оконным стеклом, другие у открытого окна. Немногие из них были поразительно молоды, остальные преждевременно состарились и увяли. Они сидели небрежно полуодетые, накладывали макияж, расчесывали волосы или разглядывали себя в зеркале, ни на секунду не теряя из виду идущих мимо мужчин. Время от времени какой-нибудь мужчина останавливался, наклонялся к окну, чтобы взглянуть на выбранную девушку; происходил торопливый разговор шепотом. Потом, как знак того, что сделка состоялась, свет гас. Я до сих пор помню, как именно это поразило меня, так как по затемненному окну можно было понять, как проходит сделка. У мужчин было принято не стоять перед неосвещенными окнами.
Мы не стояли даже перед освещенными окнами, а направились к Бургштрассе на другом конце улицы. Оказавшись там, Адольф, однако, развернулся, и мы еще раз пошли вдоль «сточной канавы порока». Я считал, что одного раза было бы достаточно, но Адольф уже тащил меня к освещенным окнам. Наверное, эти девушки тоже заметили «что-то необычное» в Адольфе, быть может, поняли, что им приходится иметь дело с нравственно сдержанными мужчинами вроде тех, которые иногда приезжают из сельской местности в этот порочный город. Во всяком случае, они посчитали необходимым удвоить свои усилия. Помню, как одна из этих девушек подловила момент, когда мы проходили мимо ее окна, чтобы снять с себя сорочку, очевидно, для того, чтобы переодеться, а в это время другая возилась со своими чулками, показывая обнаженные ноги. Я был искренне рад, когда это испытание закончилось и мы добрались наконец до Вестбанштрассе, но я ничего не сказал, тогда как Адольф был рассержен соблазняющими уловками проституток.