Я остался стоять в дверях. Адольф сделал мне знак уйти. Когда я открывал дверь, фрау Клара помахала мне рукой. Я никогда не забуду слова, которые тогда шепотом произнесла умирающая. «Густл, – сказала она (обычно она называла меня господин Кубичек, но в тот час назвала меня именем, которым всегда называл меня Адольф), – оставайтесь добрым другом моему сыну, когда меня уже не будет. У него больше никого нет». Я дал обещание со слезами на глазах и ушел. Это было вечером 20 декабря.
На следующий день Адольф пришел к нам домой. Он выглядел измученным, и по его обезумевшему лицу мы поняли, что случилось. Рано утром его мать умерла, сказал он. Ее последним желанием было быть похороненной рядом со своим мужем в Леондинге. Адольф едва мог говорить, так глубоко он был потрясен кончиной матери.
Мои родители выразили свои соболезнования, но моя мать понимала, что к практическим вопросам лучше всего приступить прямо сейчас. Следовало заняться организацией похорон. Адольф уже виделся с владельцем похоронного бюро, и похороны были назначены на 9 часов 23 декабря. Но нужно было еще о многом позаботиться. Следовало организовать перевоз тела в Леондинг, обеспечить необходимые документы и дать объявление о похоронах. Все это помогло Адольфу преодолеть эмоциональное потрясение, и он спокойно делал необходимые приготовления.
23 декабря 1907 года я вместе со своей матерью пошел в дом, где царила скорбь. Погода переменилась: потеплело, и улицы были покрыты снеговой кашей. День был сырой и туманный, и река едва видна. Мы вошли в квартиру, чтобы попрощаться с усопшей и возложить цветы, как было принято. Фрау Клара лежала на своей постели. Ее восковое лицо было искажено. Я подумал, что смерть пришла к ней как избавление от ужасной боли. Маленькая Паула рыдала, но Адольф сдерживался. И все же одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, как он страдал в эти часы. Теперь он не только потерял обоих родителей, но вместе с матерью потерял единственного человека на земле, на котором была сконцентрировала его любовь и который платил ему тем же.
Мы с моей матерью вышли на улицу. Пришел священник. Тело уже положили в гроб, который спустили в вестибюль. Священник благословил усопшую, а затем небольшой кортеж тронулся. Адольф шел за гробом. На нем было длинное черное пальто, черные перчатки, а в руке, как это было принято, черный цилиндр. Черная одежда делала его белое лицо еще бледнее. Он выглядел мрачным и спокойным. Слева от него, тоже в черном, шел его зять Раубаль, а между ними одиннадцатилетняя Паула. Ангела, которая была на последнем месяце беременности, следовала за родственниками в закрытом экипаже. Похороны производили жалкое впечатление. Помимо меня и моей матери там были лишь несколько жильцов дома номер 9 по Блютенгассе и несколько соседей и знакомых по их бывшему месту жительства на Гумбольдтштрассе. Моя мать тоже чувствовала, насколько жалок этот кортеж, но по доброте душевной сразу же стала защищать тех, кто не пришел на похороны. Завтра Рождество, сказала она, и многим женщинам при всем их желании просто невозможно оторваться от дел.