Когда тебя отделяет от смерти всего пол-оборота Земли вокруг Солнца, слишком поздно для таких книг, считает он, поздно набираться поддельной «мудрости». Он пытается аккуратно сложить их на дешевеньком кофейном столике.
Как и многочисленные страницы своего признания. Ибо порядок необходим.
Цветная открытка, выбранная на «вертушке» в магазине мелочей, — Вашингтон в пору цветения японских тюльпанных деревьев… на ней нацарапаны имя и адрес Ника… несколько слов: «Благодарю тебя за 27 лет. М.».
(Эту открытку Ник Мартене получит наутро после смерти Мори. Через три часа после того, как полиция сообщит ему о смерти.)
Тишина. И затем нахальный мальчишеский голос: «Эту комнату, окнами во двор, — ты занял ее, потому что она самая светлая, верно? Она самая большая, так ведь?»
Мори весь съеживается от изумления, от стыда.
«Нет. Да. Как скажешь. Хорошо».
«Но ты же приехал первый, — признает голос. И по лицу медленно расползается заговорщическая улыбка. Дружба почти гарантирована. — Тебе первому и выбирать».
«Нет».
«Да. Выбирай первый».
«Нет. Пожалуйста. Пусть будет, как ты скажешь».
* * *
Кеносис.[53] Иисус снизошел, сбросил с себя божественное начало. Ведь и у тебя это отнимется.
Пальцы Мори сжимают ключи. Душа его внезапно наполняется благодатью. Ему не будет даровано счастье и безусловно не будет знака — Бог не покажет, что знает о его существовании. Вместо этого на него вдруг снизойдет благодать — волна за волной: покой… мир… просветление… уверенность. «Я умираю, чтобы расчистить дорогу другим. Я умираю, чтобы стереть позор. Чтобы, ужаснувшись, они вновь обрели первозданную душевную чистоту, на какую всегда были способны».
Грохот реки. Дрожит воздух, земля. Немилосердные, холодные, ослепляющие брызги. И однако же его несет вперед, настолько опустошенного, что он даже не чувствует страха.
Валун… другой валун — справа, слева… горбатое дерево… вода в глазах, во рту… задыхающийся, ловящий ртом воздух… преисполненный восторга… погружающийся в воду… ничто не остановит нас, мы будем жить вечно…
Он пытался сложить записки по порядку. Но слишком у него трясутся пальцы. Фразы то подскакивают, то соскальзывают вниз, отдельные слова выпирают — почерк чужого человека… «По мере того как моя вера в большие сдвиги убывала, во мне нарастало фанатическое пристрастие к мелочам, которое я скрывал (мне кажется, успешно) от моих коллег. Сверхскрупулезность, мономания. Ненасытная гордость. Я словно бы стал бояться оторвать взгляд от того, что лежало передо мной. Я словно бы стал бояться самого понятия «справедливость» и данной мною клятвы чтить конституцию Соединенных Штатов. Стремление держаться в тени = самому примитивному страху. Я пытался, с рвением и безмерной преданностью отдаваясь делу