Интересно, я что, единственный с самого начала считал ее мертвой?
Нолен схватился за нос, будто желая высморкаться.
— Я… В общем, я…
Да он же плачет!
Ну, бля.
Наверное, дело в Голливуде, в идиотской непрерывной долбежке по мозгам. Главное — поверь в себя, и все получится. Вот же мать твою. Беда не в том, что Нолен плаксив, будто чувствительный балерун. Беда в отравившей его мозги дурацкой идее: дескать, стану кем угодно и смогу все, что захочу, если подолблю как следует. В детстве впечатлительному малышу Калебу вскружили голову большими солидными словами: справедливость, правосудие, торжество закона. Ему бы ходить научиться, не спотыкаясь, а он лупал глазенками и витал в облаках.
— Это я от стресса, — объяснил бедолага, всхлипнув.
Попробовал улыбнуться — получился оскал.
— Калеб, старина, все нормально, — заверил я, ободряюще улыбаясь.
В Ираке — на первой войне, при Буше-старшем — я выучился утешать тех, кому от впечатлений снесло крышу.
— Калеб, цирк еще только начинается. Все будет нормально, все получится, если спокойно, размеренно, по порядку и без эмоций.
— По порядку и без эмоций, — повторил он, тяжело дыша, будто нырять собрался и легкие вентилировал.
В лицо Молли он старался не заглядывать: на нем читалась откровенная жалость, для мужского самомнения жгуче невыносимая.
Сглотнул, встряхнулся — вспомнил наконец, зачем приехал.
— Извини, Апостол. Глупо, правда? Шеф полиции, а развезло из-за мизинца!
Зря он в эту сторону загнул — только хуже будет. Но опомнился вовремя, решил тему не развивать и в грудь себя не бить. Тут же принял позу сурового полицейского, но слегка переборщил: подбоченился чересчур уж вальяжно — на манер модели, репетирующей показ нижнего белья перед зеркалом.
— Апостол, тебе попадалось дело, э-э… в общем, тебе случалось расследовать, э-э, — Нолен сглотнул, — ритуальное убийство?
Вот так мы с Молли очутились среди ночи на заднем сиденье патрульной машины. Ехали молча, глядели на проносящуюся за окном цепочку фонарей. Было неловко за себя и за Нолена. Тот чуть зубами от стыда не скрежетал.
Я даже вздохнул с облегчением, когда мобильный зазвонил снова.
— Привет, Апостол! Это Альберт. — Ага, смущается, стыдно ему за звонок позавчерашний. — Поздно, конечно, но я все-таки решил набрать твой номер. Думаю, не застану, так сообщение оставлю. Ты не слишком занят?
— Вообще-то я в приемном отделении больницы.
— Ох… Что стряслось?
— Да так. Слушай, у меня времени нет, проктолог мне уже рукой махнул, подзывает.
Молли ущипнула меня за руку.
— Я про Церковь Третьего Воскресения, — сказал он нерешительно. — Я о них знаю. Нашел многое, когда собирал материалы для последней книги. Они из так называемых сект «христианской идентичности».