Я встал, посмотрел на Молли — бледный призрак с фонарем в руке. Интересно, как я выгляжу, защемленный между конусом света и тенью на стене? Наверное, бледней беглого каторжника. Нелепей горюющего клоуна. А ведь множество людей меня видели именно таким.
Нолен шарил в темноте, спотыкаясь, искал волшебный бомжатский пистолет. Трясущийся кисель в форме. Вот тебе тайны и пропавшие красавицы.
Я подошел к Молли.
— Пойдем-ка отсюда. На такси домой поедем.
— Да вы же видели, видели! — завыл Нолен.
Ох ты, слезы по щекам, сопли. Все обрушилось, все чаяния бедняги прахом. Поверил в надежду, и худшие страхи сделались явью. На лице — одичалое недоумение. Я не виноват! А невиновные, само собой, невиновных не убивают.
— Апостол, сделай же что-нибудь! — взвизгнула Молли.
Я пожал плечами. Единственное, чего мне хотелось, — поскорей добраться до мотеля и завалиться спать.
Дорожка одиннадцатая
НЕДВИЖИМОСТЬ В ТРЕХ ЧАСТЯХ
Все пошло наперекосяк.
Иногда работать над делом — будто ладить с большим семейством. Лавина все равно сойдет, не остановить, но ее можно хотя бы направить. Если бы дело «мертвой Дженнифер» было семьей, старшенький курил бы крэк, дочурка снималась в любительском порно, а малыш попался бы на краже женских трусиков из «Уол-марта».
Конечно, Молли мои домогательства отклонила.
— Давай расставим точки над «i», — сказала она мне на нейтральной полосе между дверями наших комнат. — Девушка мертва. Карьера хорошего полицейского безнадежно загублена. Несчастный бездомный бродяга умер с пулей в голове. А ты только думаешь, как бы еще раз залезть на меня?
— Молли, каждый скорбит по-своему.
Брошенный ею взгляд я наблюдал уже сто тридцать восемь раз: отчаяние женщины, осознавшей пропасть между ее мечтами и моей реальностью. Хотя, возможно, мне показалось. Долгое курение травки способствует паранойе.
— Ты меня пугаешь, Апостол. Ты понял, пугаешь, — изрекла с деланым равнодушием, приберегаемым девушками для искренних признаний.
Измучилась, изнервничалась, и тут я — толстокожий хам.
— Ну да, — согласился я. — Ведь тебе же еще пятнадцать сотен слов писать.
Не ожидал, что заплачет. Хотела что-то сказать, но всхлипнула, захлебнулась, закрыла ладонью рот. Молча кинулась к своей двери. Но я-то знаю, какие слова умерли на ее языке.
— Апостол, зачем ты отравляешь все, к чему прикасаешься?
Я доковылял до кровати, обозрел хаотичный пейзаж из скомканных простыней, разбросанной одежды и прочего барахла. Неряха я. Свинья.
До смерти усталая свинья.
Я выкурил самокрутку.
Подрочил.
Заснул.
Воскресенье
Спал я как убитый. Толстокожие хамы всегда спят как убитые. Проснулся чуть не в полдень.