Я удивился — по-настоящему. Давненько с подобной безголовостью не сталкивался.
— Молли, извини. Тут парень из службы безопасности ко мне движется, здоровенный такой. Говорит, телефон отключить. Ты же знаешь, как оно в аэропортах.
— Нет, Апостол, нет…
Я захлопнул телефон и водрузил на прежнее место среди разбросанной мелочи и пятен от кружек с кофе. Я и сам толком не понял, зачем отключился. Показалось: так безопаснее, что ли.
Во времена моей молодости говаривали: обожжешь задницу — будешь на волдыре сидеть.
Я оставил дверь чуть приоткрытой, чтобы распахнулась сама, когда Молли примется стучать.
— Но я же была там! — выдала, всхлипывая, явившаяся Молли. — Ты должен мне поверить, я была!
Это она про «скрытый мир».
— Молли, нет никакого «скрытого мира».
Наплакалась, бедная. Глаза опухли. У меня тоже кое-что вздулось.
— Да нет же, нет, я видела собственными глазами!
Не отвечая, я обнял ее, увел подальше от двери, от летней прохлады к кровати, и мы занялись любовью — нашим наименьшим общим знаменателем, запасной позицией, куда отступают при разгроме. Молли качалась и дергалась надо мной в погоне за экстазом и забвением, долго не приходившим, а я думал: «Увижу это в памяти снова и снова — тысячу раз».
— Апостол, ты должен мне поверить!
Прошептала опасливо, будто по улицам Раддика шагали патрули, готовые ворваться в любой дом, будто светили в окна ищущие прожектора. Потом охнула.
— Баарс стер твой рассудок, — сказал я ей. — Сделал тебя чистым листом бумаги. Ты же знаешь, как работает гипноз…
Но я не сомневался: слова тут бесполезны. Она просто верила, не головой — нутром. Как любой из вас.
Инстинкт веры. Это как желание трахаться.
После мы просто лежали, я — на спине, она — на животе. Ощущение было: сделали все посильное нам в дотлевающем, кончающемся мире. Когда привычные норы и закутки рассыпаются в пыль, бедные ползучие зверюшки принимаются вовсю трахаться — чтобы побольше их отродья сумело пережить катаклизм.
Молли заплакала.
Непонятно, отчего и почему, но сообразил вдруг: я для нее — уже история, скверное воспоминание, холодный ком в желудке, ледяная волна ужаса, остановившая ее на полпути к цели. Ведь она уже почти забыла, почти оставила за спиной и меня, и Раддик…
Почти выздоровела…
Пару часов мы, раскинувшись на кровати, нежились и неспешно болтали. Неловко было как-то, будто мы — супружеская пара, почти собравшаяся развестись, но никак не способная решиться поставить финальную точку и отправиться на поиски иных гениталий.
Ее завербовали в Беркли. Как и Энсон, сперва она лишь подшучивала и высмеивала. Но вербовавший ее Мохаммед Кадри был так любезен и симпатичен, так настойчив. Ей нравилось его слушать, и ничего другого не оставалось, как слушать…