Вот же бля.
В Вегасе самая забава по выходным.
Я проснулся среди ночи. Рядом со мной на скомканных простынях лежала девушка — с разбросанными рыжими волосами, бледная, нагая. Дышала ровно и сильно.
На шторы падал багровый отсвет. Я встал, нагишом, как был, подошел к окну. Руками, отнявшими много жизней, отодвинул штору. На руки лег багрянец — не кровь, просто свет восходящего солнца. Хоть и было тепло, по коже побежали мурашки.
Стоял неподвижно, ожидая. Моя жизнь петляет среди женщин, травки и угара, мне редко выпадает любоваться рассветом. Я хочу его увидеть, эту воспетую пустышку, гигантский фальшивый спектакль. Хочу усмехнуться ему и обронить небрежно: «Кое-кто прекрасно живет в темноте».
Подумал — и увидел: что-то не то, неправильно, странно. Цвет и свет, формы — не те.
Огромная дуга солнца встала над зыбким горизонтом, разрослась, пылая кроваво, превратилась в ятаган, в накаленный полумесяц, режущий глаза беснующимся светом.
Заслонила небо от края до края, отодвинула, будто занавес, поднимаясь выше и выше над горной грядой атмосферных процессоров. Исполинское чудовище Солнце, давно бы иссушившее атмосферу, испарившее океаны, растопившее кору Земли, если бы она не была машиной.
Небо стало солнцем, солнце заслонило мир — будто смотришь на красный мяч, прицепленный к носу.
Все так очевидно и просто. Стоишь, облаченный в шкуру из иллюзий, и ясно до боли, почему столь многие решили остаться здесь, умереть здесь, а не удрать к звездам. Наши боги, наши стремления и страсти давно мертвы. Нам осталась лишь пустота, уходящая сама в себя, всюду одинаковая, как лента Мебиуса. Бесконечная череда монотонных повторений.
Если идти некуда, почему бы не вернуться к истокам? Почему бы не обожествить их?
Сыграть в двадцать первый век. Отдать себя игре и обману.
Когда я проснулся, Молли уже не было. Не знаю, что меня разозлило больше: ее внезапный уход или моя безмятежная сонливость. Обычно я сплю очень чутко. И чувствую себя комфортнее, зная: даже во сне я начеку.
Уселся голышом на край постели, выкурил «Уинстон», поразмышлял над разницей между покоем и одиночеством. Затем понял: я же курю сто тысяч первую сигарету! Вот же облом! Ненавижу пропускать юбилеи.
Побрился, глядя в свое отражение, дергающееся под надписью вишневой помадой: «Прости». Вспомнил свой возраст: сколько еще Молли полюбят и оставят меня? Морщины ценят только поэты и придуманные ими дерьмовые герои. Я собрал барахло и упаковал в «гольф», нутром чуя возбужденное гудение, гомон душ, разбегающихся по щелям и траншеям от безжалостных софитов. Скоро сюда явится десант телешакалов, любителей втискивать жизнь в клише, охотников за местечковой экзотикой, за очевидцами, пригодными к выдаиванию, обвинению или вознесению на пьедестал.