Мы сидели за кухонным столом, он на одном конце, она на другом, а я посередине. Я не смотрел на нее, но видел, как она одета. На ней был белый халат, который носят где угодно: и у дантиста, и в пекарне. Утром он был чистым, но теперь весь помялся и перепачкался. Я чувствовал ее запах.
– Ну ладно, черт возьми.
Она встала и пошла за картошкой. Халат на миг распахнулся, и я увидел ее бедро. Когда она наложила мне картошки, есть я уже не мог.
– Ну, видишь. Столько разговоров, а он не хочет.
– Ну-ну. Но мог бы, если бы захотел.
– Я не голоден. Переел за обедом.
Он вел себя так, словно одержал бог весть какую победу, а теперь, клево так, прощал ее:
– Она прелесть, моя птичка. Моя белая голубка.
Он подмигнул ей и пошел наверх. Мы сидели и молчали. Вернувшись, он принес большую бутыль и гитару. Налил нам из бутыли сладкого греческого вина, которое встало колом у меня в желудке. Потом начал петь. У него был тенор, не тот сладкий тенор, который вы слышите по радио, а приличный сильный тенор, на высоких нотах прямо как на пластинках Карузо. Но в эту минуту я не мог его слушать. Чем дальше, тем хуже мне становилось. Он это заметил и вытащил меня наружу:
– Свежий воздух пойдет тебе на пользу.
– Это хорошо. Я сейчас отойду.
– Сядь. Только спокойнее.
– Иди, иди, я просто немного переел. Сейчас все будет нормально.
Он ушел внутрь, а меня вырвало. То ли это был тот проклятый обед, то ли картошка, то ли вино. Я так ужасно хотел эту женщину, что мой желудок не принимал ничего.
* * *
На другой день, утром, мы лишились рекламного щита. Около полуночи поднялся ветер, который к утру перешел в бурю, и щиту пришел конец.
– Это ужасно. Взгляни.
– Сегодня был сильный ветер. Я не мог уснуть. Всю ночь глаз не сомкнул.
– Да, изрядная буря. Но взгляни на этот щит.
– Разбит вдребезги.
Я возился со щитом, когда грек вышел и стал наблюдать за моей работой.
– Где вы взяли этот щит?
– Он уже был здесь, когда я все это купил. А что?
– Он очень ободранный. Удивляюсь, как на него вообще кто-то клюет.
Я пошел заправлять машину и оставил его подумать о моих словах. Когда я вернулся, он все еще глядел на щит, прислоненный к стене закусочной. Три фонаря были разбиты. Я подал на эту рухлядь ток, и половина оставшихся огней не зажглась.
– Смени лампы и повесь, сойдет.
– Как хотите, шеф.
– Что не так?
– Это седая древность. Рекламой из лампочек сегодня никто не пользуется. У всех – неоновые трубки. Лучше смотрятся и электричества потребляют меньше. И потом, что там написано? «У двух дубов», и все. Что здесь есть закусочная, не сказано. А от слов «два дуба» о голоде не вспомнишь, поэтому никому не придет в голову остановиться и перекусить, Этот щит стоит кучу денег, но все без толку.