Я спустился и посветил на его раскрытую большую ладонь. На ней лежало несколько щепочек, словно бирюльки для эльфов. Две желтые, такие, какие нашел я, одна зеленая и одна красная. Покрашены они были не красками, а восковыми карандашами.
— Боже мой, — произнес я низким, срывающимся голосом. — Ведь это кусочки той катушки? Но почему? Почему они здесь?
— Ребенком я не был таким большим, как сейчас, — сказал Брут. — Я сильно вырос где-то между пятнадцатью и семнадцатью. А до этого был малявкой. И когда впервые пошел в школу, мне казалось, что я такой маленький, как… маленький, можно сказать, как мышка. Я был напуган до смерти. И знаешь, что я делал?
Я покачал головой. На улице ветер завыл снова. Паутина в углах между балками качалась, как рваные кружева. Никогда я не находился в более населенном призраками месте. Именно здесь, когда мы стояли и смотрели на щепочки катушки, доставившей нам столько хлопот, я вдруг начал осознавать то, что почувствовал в сердце после того, как Джон Коффи прошел по Зеленой Миле: я уже не могу здесь работать. Плевать, депрессия или что там еще, я больше не могу смотреть, как люди идут через мой кабинет навстречу смерти. Даже если появится еще всего один — это будет уже слишком.
— Я попросил у мамы ее платочек, — продолжил Брут. — И, когда мне хотелось плакать, я его доставал, чувствовал запах ее духов и мне становилось легче.
— Ты считаешь, что эта мышь сжевала кусочки катушки, чтобы вспомнить Делакруа? Эта мышь?
Он поднял глаза. Мне вдруг показалось, что в них стоят слезы, но, наверное, я ошибся.
— Не знаю, Пол. Но я нашел их здесь и почувствовал запах мяты, так же, как и ты, — ведь ты тоже почувствовал. И я больше не могу. Я не хочу здесь работать. Мне кажется, что если я увижу еще хоть одного человека на этом стуле, то умру. В понедельник я хочу попросить, чтобы меня перевели в колонию для малолетних. Если удастся перейти до появления следующего узника, отлично. Если нет, я уволюсь и вернусь снова на ферму.
— А что ты выращивал в жизни, кроме камней?
— Неважно.
— Я понимаю, — сказал я. — Думаю, что уйду вместе с тобой.
Он пристально посмотрел на меня, как бы убеждаясь, что я не шучу, потом кивнул, словно все решилось. Ветер снова завыл и задул, на этот раз так сильно, что заскрипели балки, и мы с тревогой посмотрели вокруг на обитые тканью стены. Мне вдруг показалось, что я слышу Вильяма Уортона — не Крошку Билли, нет, для нас он с первого дня был Буйный Билл, когда кричал и хохотал, и говорил нам, что мы будем безумно рады от него избавиться и никогда его не забудем. В этом он оказался прав.