Ежась от холода, я быстрым шагом пересек пустую площадь.
Поднявшись по бетонным ступенькам, я потянул на себя ручку металлической двери, выкрашенную в ядовито-синий цвет, лицо обдало теплым влажным воздухом с запахом бульона и свежей выпечки, а по ушам ударило:
Отпустите меня в Гималаи,
Отпустите меня насовсем…
Зайдя внутрь, я огляделся, здесь все еще витал воздух времени застоя. Мозаичные дед с бабкой, весело глядя на меня со стены, уплетали такие же мозаичные пельмени. Над трибуной, увенчанной серой махиной совдеповского кассового аппарата, висел самодельный плакат — на сером от пыли и засиженном мухами ватмане красными печатными буквами было выведено: «Убери посуду сам. Помоги себе и нам».
Из двух десятков столиков занято было три. Неподалеку от входа сидели четыре милиционера, их столик был заставлен тарелками с пельменями, салатами, стаканами со сметаной и пустыми. В центре стола стояли три водочные бутылки, одна уже пустая, вторая опустошенная на две трети и третья полная.
Судя по раскрасневшимся физиономиям и повышенным интонациям с доносящимся матом, блюстители порядка уже изрядно приняли на грудь.
Недалеко от милиционеров расположились три женщины, они ели молча, уставившись в свои тарелки, по-видимому, опасаясь, что подвыпившие обратят внимание на особ противоположного пола. Судя по свежим прическам, ухоженным ногтям и белым халатам, это были парикмахерши.
В самом конце, возле посудомойки, сидел одинокий мужчина. На вид ему было лет семьдесят, седые волосы, седая щетина на плохо выбритых впалых щеках, потухший взгляд из-под некогда мохнатых бровей. Мужчина вяло елозил вилкой по тарелке, пока наконец не «загарпунил» один из пельменей. Если судить по пустому стакану, в котором до этого была не сметана, дедушка тоже «накатил полушек». Одет он был в некогда дорогое драповое пальто с потертым от времени каракулевым воротником, и рядом на стуле лежала такого же цвета шапка-«пирожок». С уверенностью можно было сделать вывод: это старый провинциальный интеллигент, ныне обобранный и вышвырнутый на помойку родным государством. Русский интеллигент всегда переживает за судьбу отечества больше, чем за свою собственную. Из-за моральных страданий эти люди, как правило, очень болтливы, видя в своем трепе эмоциональную отдушину. А пьющий интеллигент болтлив вдвойне. Вот, пожалуй, и отыскался Кандидат на роль гида в этом чудо-городе…
Подойдя к окну раздачи, я заказал двойную порцию пельменей, салат из квашеной капусты, два пирожка с повидлом, стакан сметаны и стакан водки. Рассчитавшись с молоденькой кареглазой кассиршей, я выбрал из ведерка с чистыми вилками одну, не очень скользкую после мойки. И, держа поднос перед собой, направился к столику старика.