Коростынские переговоры не ограничились вопросами, отразившимися в тексте мирного договора. «Управливая новгородець», великий князь коснулся и других сюжетов. Непосредственный результат этого — вечевая грамота Великого Новгорода о сложении крестного целования с ряда бывших новгородских земель, в составе которых перечислены Пинега, Кегрола, Чакола, Пермские земли, Мезень, Пильи Горы, Немьюга, Пинешка, Выя Сура Поганая. По вечевому определению, «ино то земли осподы нашей, великих князей»>35 Эти земли были расположены на правом берегу Северной Двины и к востоку от нее. Переход их в руки Москвы отрезал новгородским боярам путь к Северному Уралу, поставлявшему важнейший товар новгородского экспорта — пушнину. Сохранив по Коростынскому миру Двину, Новгород терял возможность дальнейшей экспансии в северо-восточном направлении. Это было сильнейшие ударом по экономической основе могущества новгородской боярской олигархии. Политическое подчинение Новгорода сопровождалось расшатыванием экономической базы его правящей верхушки.
В свете этого трудно согласиться с мнением о видимом несоответствии «между блестящими военными успехами московской войны и скромными политическими итогами их». Напротив, политические итоги войны 1471 г. имеют не меньшее, если не большее, значение, чем военные успехи. Однако блестящие победы московских войск сразу бросались в глаза современникам и были достойно оценены ими, а политические итоги войны, облеченные в традиционные формы докончания, проявились во всем своем глубоком смысле далеко не сразу. Именно этим можно объяснить источниковедческий парадокс, замеченный В. Н. Бернадским: «…ни один из летописцев не усмотрел в Коростынском мире какого-либо покушения против основ новгородского вечевого порядка»>36. Приведенное мнение одного из наиболее крупных и вдумчивых исследователей истории Новгорода имеет особое значение: на нем основано представление автора о политическом курсе московского правительства, проявившемся в Коростынском докончании и в последующие годы. Этот курс, по В. Н. Бернадскому, был направлен «на сговор с новгородской боярской верхушкой, а не на разгром новгородского порядка». Однако, как мы видим, условия Коростынского договора, формально не ликвидируя новгородские политические институты, сводили их реальное значение к минимуму.
Можно согласиться с В. Н. Бернадским, что «ликвидация… вечевого строя в 1471 г.» не только повела бы к сплочению в Новгороде «всех его сторонников», «но и поставила бы… сложную задачу организации на новых началах управления огромной территорией Новгородской земли». Именно поэтому, видимо, великокняжеская власть и не пошла на немедленную ликвидацию республики, ограничившись на первых порах жестким контролем над нею. Что касается надежды «превратить великих бояр новгородских» в «верных слуг» великого князя, то расправа над цветом новгородского боярства в Руссе делала эту перспективу призрачной. Со стороны Москвы могла идти речь только о дальнейшем противопоставлении сторонников и противников московской ориентации, т.е. о политике, направленной на дезинтеграцию, разложение правящей новгородской верхушки, о подготовке ее полного краха, а не о компромиссе с нею. Новгородское боярство могло сохранить себя только ценой полного отказа и безоглядного подчинения воле Москвы. Это не «сговор», а безоговорочная капитуляция, на которую могущественная новгородская олигархия вряд ли могла пойти.