Полуптица задумчиво глянула вверх, как будто там были написаны цифры, и ответила:
– Тысячу лет… и еще сто двадцать три года.
– Пили, брат! – торжественно объявил Васька и принялся точить когти о ветку.
Мишка, которому надоело держать оттянутую ветку, отпустил ее. Из кроны раздался возмущенный мявк – видимо, коту попало по носу.
– Если не пилить, – решила поддержать мысль Севки Маша, – тогда можно… рядом второй посадить! Одни в старом останутся, вторые в новый переберутся!
Все задумались. Что-то в этой идее было.
– Не равноценно, – с сожалением сказал Антоха. – Кто согласится поменять древнее древо на молодой дубок?
– Оба согласятся! – вдруг заявил Мишка. – Мы два дубка посадим! Чтобы по справедливости!
– А старый? – спросил Севка.
Мишка пожал плечами, всем видом показывая, что не может же он придумывать каждую мелочь.
– Будет нейтральной территорией! – решил Антон. – Местом для встреч и переговоров. Как думаешь, Лёль?
Но Лёля ничего не ответила. Она стояла, прижавшись к стволу щекой, и гладила его так, как будто навсегда прощалась с дорогим другом.
* * *
Когда делились, кто с кем пойдет договариваться, как-то само собой получилось, что все захотели пойти с Лёлей к Перуну, а к Паляндре – только один Антон. Он, в принципе, не возражал, но Севка, недовольно потеребив очки, все-таки решил к нему присоединиться. Как он пояснил, «для представительности».
Лёля повела Машу и Мишку наверх, втайне ожидая застать уже привычный кавардак, но там оказалось непривычно чисто. Причиной тому была усталая приветливая женщина, которая как раз заканчивала подметать крышу необычным веником. Он больше напоминал букет: затейливо переплетенные одуванчики, мать-и-мачеха, ландыши и даже чертополох. Увидев Лёлю, женщина смутилась и принялась оправдываться:
– Я с утра просто не успела прибраться… Ты уж прости, Лёлюшко-дитятко…
Эти извинения были прерваны неприятным голосом Перуна:
– Лада! Хватит перед ними спину гнуть! Не гости пришли, а просители!
Но добрая Лада все-таки поклонилась и, бормоча: «Вот и ладно, вот и ладушки…», скрылась в чердачном окне.
Перун выглядел повнушительнее, чем при вчерашнем разговоре, да и свита собралась более пышная: плечистый Ярило (все еще в занавеске, но в свежем венке); задумчивый старичок, который перебирал в руке, словно четки, цветы шиповника; смешливый мужичонка, который немедленно принялся строить Лёле с Машей то ли глазки, то ли рожи, и несколько полупрозрачных девушек с большими, как у цапель, крыльями.
Все они смотрели скорее добродушно, чем сердито. Даже Перун пыжился, кажется, больше для формы.