— Ну что, ну что? — проговорила она, отстраняясь (она не очень любит эти французские удовольствия) и бросив взгляд вниз, на готовый к проникновению в нее восторженно торчащий хуй, полезла ко мне под одеяло.
Я руками сопровождал ее, помогая укладываться поудобнее, и сразу же раздвинул бедра. Она уже была взмокшая. Я легко втолкнул ей в пизду свой пестик — она даже не успела помочь мне, как обычно, руками, и сразу стала возбужденно дергаться на члене, от перевозбуждения быстро преодолевая короткий путь к оргазму. Я тоже оказался настолько распаленным предварительными ласками, что, не в состоянии долго сдерживаться, потек очень скоро, впрочем, как раз когда у нее началась оргазмическая истерика с криками и всхлипами. На этот раз я так глубоко разрядился, что уже не смог далее ни продолжать, ни даже думать. Жена приподнялась, опираясь на локоть, внимательно посмотрела на меня, чмокнула в щеку, пробормотала:
— Зачем нам нужен кто-то третий? — отвернулась и уснула.
Я остался лежать, уставя глаза в потолок. Покинутая Мария прикорнула на своей полочке. Жена поступила даже круче, чем я ожидал. Даже похлеще, чем был бы ее вопрос мне о выборе — с кем определиться. Она как бы произвела выбор за меня! И я вновь оказался потерпевшим поражение. Причем на том поле, на котором до этого, как мне представлялось, вчистую одерживал верх во всех смыслах слова.
Как мне быть с Марией дальше? Я поднялся, взял ее и вместе с ней вышел на кухню. Там я с ходу налил и выпил полный стакан коньяка, сел к столу, прислонил иконку к опустелому стакану, подпер руками щеки и заплакал. Мария тоже выглядела расстроенной.
Но не к чему было лить слезы — надо было распутывать этот узел.
Я оставил Марию на кухне и направился в гостиную, где в углу на стене, в киоте, в посеребренном окладе висел образ пасынка. Как тогда, в коридоре коммуналки, я ощутил на себе зеленый взгляд не различимых в темноте глаз.
— Конечно, Ты можешь по-всякому ко мне относиться. В конце концов, Он твой отец. Но к Нему именно были обращены последние твои слова: «Для чего Ты меня покинул?» Я понимаю: Он твой отец, пусть Он даже и ничего не сделал для тебя. Но и я всем вам уже, конечно, не чужой. Можно меня и понять, и простить. Отец твой мне помог один раз. Я не могу за тем же самым обращаться к Нему дважды. Не хочу намеков на чей-то другой черед, не хочу ни о чем просить. Но Ты почти на две тысячи лет старше. За тобой опыт, которого нет у меня. Если подскажешь, будем считать, что жалость друг к другу, посещавшая то Тебя, то меня, то в пространстве коммуналки, то в церкви, не была пустым волнением энтропии.