— Я и радуюсь, — похоронным тоном отозвалась я.
Когда же наступил день расставания, мне пришлось хорошенько пощипать себя за щеки, чтобы вызвать хоть какой-то румянец, и покрепче прикусить губу, чтобы не расплакаться. Энтони, конечно, понял, чего мне стоит прощание с ними троими, самыми дорогими для меня людьми, а вот Малыш казался совершенно счастливым и ничуть не огорченным. Он был уверен, что очень скоро приедет к нам в Лондон, и прямо-таки наслаждался своей новой свободой, как будто понимая, какое важное место занимает теперь в мире как правитель собственного княжества. Малыш, правда, позволил мне поцеловать его и прижать к себе, не вырывался, а даже сам меня обнял и прошептал мне на ушко: «Я люблю тебя, мамочка». Малыш охотно опустился на колени, и я его благословила, но стоило ему выпрямиться, и на лице его вновь засияла радостная улыбка.
Энтони поднял меня и усадил в дамское седло позади конюшего, за пояс которого я крепко ухватилась: на восьмом месяце беременности я стала довольно неуклюжей. Внезапно меня охватила страшная тревога, и я, силясь подавить страх, некоторое время не могла вымолвить ни слова, лишь глядела то на брата, то на сыновей.
Затем я снова поцеловала Малыша, взяла с него обещание быть послушным и осторожным.
— Ты уж смотри за ним хорошенько, — обратилась я к Энтони. — И почаще пиши мне. И пусть он пока не прыгает на своем пони через барьер, ладно? Конечно, ему этого очень хочется, но он еще слишком мал. Не давай ему переохлаждаться и не позволяй читать при плохом освещении. И держи подальше от любого, кто заболеет. А если в городе возникнет чума, немедленно бегите отсюда! — Я просто не знала, о чем бы еще попросить брата; видимо, я просто голову потеряла от беспокойства. — Нет, правда, Энтони, — совсем уж жалким голосом взмолилась я, — береги его.
Энтони подошел к моей лошади вплотную, взял меня за носок башмака и легонько встряхнул.
— Между прочим, ваша милость, — произнес он насмешливо, — я здесь как раз для того, чтобы за ним присматривать. И беречь его. Не тревожься, я стану беречь его как зеницу ока и в обиду никому не дам.
— И себя тоже в обиду не давай, — наставляла я, — и о себе тоже заботься как следует, мой дорогой. Дело в том, Энтони, что я чего-то очень боюсь, хотя и сама не знаю чего. Вот потому и придумываю, что еще тебе сказать, как тебя предостеречь. Мне и хотелось бы сделать это, да я никак не пойму, что за беда нам грозит. — И я посмотрела на своего почти взрослого сына Ричарда Грея, который стоял чуть поодаль, прислонившись к воротам замка, такой высокий, красивый, настоящий молодой рыцарь. — И мой второй мальчик… мой Ричард… Ах, Энтони. Душа моя исполнена страха, я так переживаю за вас троих, но причину этого никак не могу понять!