Я вынул блокнот.
— Я просил бы вас рассказать мне о вашей семье и, разумеется, о вас самих: сколько вам лет, за кого собираетесь замуж…
Не дав мне закончить, она послушно начала рассказывать. Она сидела прямо, сложив руки на коленях.
Кое-что я уже знал из газет или из справочника «Кто есть кто», но я не прерывал ее. Кроме матери и брата, близких родных у нее больше не было. Ее брат Лоуренс, двадцати семи лет, на два года ее старше, в двадцать один год окончил Холландский университет и с тех пор ничем не занимался лет пять. Как я понял, не только тратил попусту время, но и испытывал отцовское терпение, пока наконец не обнаружил интерес к промышленному дизайну. Теперь он даже преуспел в этом, особенно в области самолетостроения. Отец и мать всегда были привязаны друг к другу все тридцать лет их семейной жизни. Она не помнит, когда у матери появились первые признаки ее недомогания. Но это случилось давно, когда она была еще ребенком. В ее семье никогда не делали из этого тайны, ибо не считали это болезнью, которую надо скрывать, а скорее видели в этом беду, неожиданно постигшую близкого и любимого человека, и всячески старались помочь ему с этим справиться. Доктор Брэдфорд и еще два специалиста склонны были считать это расстройством неврологического характера, но ее, Сару, это ни в чем не убеждало. Она считала, что все эти чужие и холодные слова не имели никакого отношения к ее матери, живой и любимой.
Их дом в Вестчестере был родовым поместьем, но жили они здесь лишь летом, и не более трех месяцев, ибо большую часть года находились в университетском городке. Каждое лето они приезжали сюда со всей прислугой, чтобы провести здесь какие-нибудь одиннадцать недель, а с наступлением осени закрывали дом и уезжали. Тут они знали почти всех, и вообще круг знакомых ее отца был весьма широк, и не только в Вестчестере. Многие из его близких друзей были их соседями. Сара назвала их имена, рассказала о прислуге дома. Все это я аккуратно записывал в свой блокнот и настолько был этим занят, что даже не заметил, как Сара встала со скамьи и вышла на садовую дорожку. И тут я услышал гул самолета над головой, он летел, должно быть, совсем низко и заглушил ее голос. Я взглянул вверх и увидел его и тут же торопливо записал: «Финский, одноместный, шесть ярдов, зарегистрирован в Нью-Йорке». Я бросил взгляд на девушку. Запрокинув голову, она стояла под ярким солнцем и следила за самолетом, и вдруг махнула ему платком. Я тоже вышел на дорожку, чтобы получше разглядеть самолет. Он летел теперь совсем низко, и когда оказался над нами, и с той, и с другой стороны кабины высунулась рука и помахала нам. Сделав резкий «нырок», самолет выровнялся, описал над нами круг и скрылся. Мы вернулись на скамейку.