Юрьев день (Куликов) - страница 11
Вьются борзые вокруг Митьки, повизгивают от радости, словно век с ним не видались. Приговаривает Митька строгим голосом:
— Тихо! Тихо! Эва, расходились!
Понимают собаки: не сердится их воспитатель и друг. Только вид делает, будто недоволен.
Шагают важно Митька с Тренькой по псарному двору. И, почитай, всякий встречный с Митькой норовит словом перекинуться: безвестный молодой псарь в гору пошёл — княжьим стремянным стал. Да и любили Митьку за весёлый нрав и незлобивость. Не чета был завистливому и мстительному Ларьке.
Свернули в хлев-конуру, где Ласка с Бураном жили. Лишнего места нет. Но и не тесно. Пол глиняный, как и в сенях, песком посыпан. Низкие широкие скамьи-нары устланы свежим пахучим сеном. На них спят Ласка и Буран. Оконце небольшое, дощечкой задвигается в ненастье. На полке щётки лежат борзым шерсть вычёсывать.
— Подожди малость, — сказал Митька, — я быстро.
Борзые за ним было. Митька негромко:
— На место!
Поджали хвосты собаки, морды опустили. На нары послушно залезли.
— Так-то! — довольно заметил Митька.
Сидит Тренька в собачьем хлеву — светло и весело на душе. Ласка головой в колени уткнулась. На Треньку доверчиво глянула.
Принялся Тренька Ласку по голове гладить, за ушами чесать, приговаривать:
— Ласочка, милая… Собака хорошая…
Жмурится Ласка от удовольствия. О Тренькины колени мордой трётся. Митька вернулся. Поставил на нары горшок. Развернул тряпицу, и все трое, Тренька, Ласка и Буран, носами повели. Вкусный дух шёл от горшка! Проглотил Тренька слюну. Буран с Лаской облизнулись.
Достал Митька из-за пазухи деревянную расписную ложку. Протянул Треньке.
— На, ешь!
Взял Тренька горшок, крепко к животу прижал, ложку в него запустил: большущий кусок горячего мяса достал.
— Есть мясо-то! — воскликнул торжествующе. Увидел Митькины улыбающиеся глаза, засмеялся: — Ты, поди, и раньше знал, да?
Ничего не ответил Митька. Да и что отвечать? Рассказывать, как весь месяц, пока Треньки не было, ждал его терпеливо и каждое утро готовил такое вот угощение?
Ест Тренька вкусное горячее мясо с распаренной овсянкой. Буран и Ласка с нар соскочили, ему в рот смотрят, слюну на пол роняют.
Опомнился Тренька.
— А им?
— Они вволю едят. Поболее и получше, чем вы с маманей… — Покачал Митька укоризненно головой: — Не стыдно, Ласка? А тебе, Буран? Утром досыта тем же мясом с такой же овсянкой кого кормил, а?
Словно поняли борзые Митькины слова. Морды отвернули: а мы, мол, что? Ничего. Просто так смотрим…
Щедр был князь на корм для собак. Понятно, и людям, что при псарне находились, вкусной собачьей еды перепадало. Не как другим холопам, что иной раз впроголодь жили.