Крепко целую и верю в тебя. Твоя Таня».
У Михаила Петровича сильно тряслись руки. Он не мог усидеть на месте, заметался по комнате, нервно сжимая пальцы. Немного оправившись, он опять сел за стол и ещё раз внимательно перечитал письмо. Некоторое время он просидел не шелохнувшись, с серым, осунувшимся лицом, а затем поднял на Ивана Фёдоровича полные растерянности, бегающие глаза:
— Господи, Танечка. Бедная, родная моя девочка. Жива… Любит меня, беспокоится…
— Тяжело ей, Михаил, а она не только о себе думает, о людях беспокоится. И верит им… И тебе верит.
— Да, да, верит, — смущённо глядя в лицо Ивана Фёдоровича, порывисто сказал Крылов. И вдруг замер. Отвернулся к стене, уставился в одну точку. И спросил еле слышно:
— Ваня, скажи, что с ней?
— Теперь всё хорошо.
— Случилось что?
— Не знаю, — смущённо ответил Иван Фёдорович.
— Ты знаешь, — настаивал Михаил Петрович.
— Зачем тебе это?
— Скажи, я это должен знать обязательно, — сказал Михаил Петрович таким тоном, будто Иван Фёдорович был виноват в чём-то.
— Хорошо, — ответил Иван Фёдорович, — я скажу: над Таней надругались… Старший лейтенант Гердер.
— Что?! — прокричал Михаил Петрович.
— Гердер, — твёрдо проговорил Иван Фёдорович.
— Гердер?
— Он самый.
Стало очень тихо. У Михаила Петровича судорожно дёрнулось плечо. Он вскочил и уставился бессмысленным взглядом на Ивана Фёдоровича.
Пауза затянулась.
Наконец Иван Фёдорович заговорил:
— Да, да, он самый. Как это ты сказал про него вчера: «Вполне приличный молодой человек». Так, кажется?
— Но это же подлость! Это не укладывается в моей голове.
— А прочие их дела укладываются?
— Нет, ты подожди… Как же это? Как можно? Это же страшная подлость.
— Заладил как попугай, — жёстко отрезал Иван Фёдорович. — Подлость да подлость! Неужели ты до сего времени не понял, что сам по себе фашизм — сплошная гадость и сплошная подлость? И что приспешники его — цивилизованные звери, бешеные и кровожадные? И мы для них не люди вовсе, а… рабочая скотина.
Иван Фёдорович умолк как-то сразу, поняв, что слова его Михаилу Петровичу больше не нужны.
— Не сомневайся во мне, Ваня. И не нужно больше ничего, — тихо проговорил Михаил Петрович. — Я сделаю всё, что в моих силах.
Тихон получил сильную затрещину и, ничего не видя, кроме зелёных, плавно расплывающихся кругов, скатился по крутым деревянным ступенькам в подвал. Сначала он лежал без движения. «Опять влопался, — как в тумане пробежала мысль. — Вот и всё, живым отсюда не выбраться».
Тихон явно слышал своё сердце, оно стучало часто и громко. Дёргало, как нарыв, разбитую, распухшую губу. Тихон с трудом поднялся на ноги, огляделся. Его тюрьмой было небольшое, низкое помещение с грязными холодными стенами и кирпичным сводчатым потолком. Сверху в единственное маленькое оконце узкой полосой проливался тусклый свет да в дверные щели из коридора проникали яркие лучи от электрической лампочки.