Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов» (Найт) - страница 35

Как мы видели во Введении, для Хофштадтера параноидальный стиль означает не веру в случающиеся время от времени заговоры, а укоренившиеся представления о заговоре как о «движущей силе истории» (PS, 29). Хотя и далекое от радикального параноидального бреда — диагноза, поставленного Хофштадтером, некое подразумевающееся недоверие по отношению к власти, пропитавшее американскую культуру с конца 1960-х годов, подспудно наводит на мысль о том, что движущей силой, если не истории в целом, то современной американской политики точно, является что-то похожее на заговор. Разница, однако, заключается в том, что если, по мнению Хофштадтера, конспиролог кардинально ошибается насчет внутренней структуры исторического развития, то в последние годы теоретические рассуждения непрофессионалов на тему заговора нередко оказываются созвучны научному анализу политической системы, чья хваленая приверженность демократической открытости подрывается регулярными разоблачениями тайных преступлений. В конечном итоге подобные конспирологические теории действительно могут оказаться безосновательными, однако с учетом того, что мы теперь знаем о не столь демократической деятельности правительства Соединенных Штатов, не так уж безрассудно в качестве рабочей гипотезы предположить существование тайного или молчаливого сговора влиятельных кругов, вплотную приближающегося к заговору. Быть может, люди, которым повсюду мерещатся заговоры, и в самом деле параноики, но ведь вместе с тем они могут подметить, возможно случайно, но от этого не менее проницательно, метаморфозы секретности, ставшей для американской политики эпохи постмодерна обязательным спектаклем.

В большинстве своем риторика паранойи, рассматривающаяся в данном исследовании, функционирует совсем иначе по сравнению с типичным описанием, представленным в статье Хофштадтера. Неизменная и подробная теория заговора о группке безжалостных заговорщиков, меняющих судьбу Америки, породила более неуверенное и нечеткое ощущение присутствия могущественных организационных сил, контролирующих нашу повседневную жизнь. Склонность к подозрительности, во многих отношениях порождаемая верой в заговоры, теперь проявляется скорее не как старомодная гуманистическая вера в разумное, хотя и вредное действие, а как квазиструктурный анализ злых сил на заре постгуманистической эры. В этом смысле современный конспирологический дискурс выражает возможность существования заговора без самого заговора, а при слаженных действиях заинтересованных лиц, которые можно назвать лишь заговорщическими, пусть даже мы и знаем, что намеренного сговора между ними, может, и нет. Таким образом, риторика заговора предлагает символическое решение проблемы изображения тех, кто отвечает за события, которые, как кажется, неподвластны никому. Эта риторика говорит об эпохе, когда ни прежней веры в индивидуальное действие, ни возникающего понимания сложных причинно-следственных связей оказывается недостаточно. Теории заговора заполняют брешь между верой и пониманием, вновь обращаясь к возможности назвать конкретных виновных в эпоху немыслимо сложных взаимосвязей в масштабе всей планеты. В пятой и шестой главах более подробно анализируется, как усиливающееся взаимопроникновение промышленных и финансовых процессов приводит к возникновению постоянного риска, в условиях которого далекие угрожающие силы проникают уже в тело человека. Если все на свете становится взаимосвязанным, значит, уже не остается никакой возможности добиться абсолютной защиты, и поэтому паранойя оборачивается восприимчивостью по умолчанию, автоматической реакцией на незаметное, но коварное проникновение в последние оплоты приватности. Перестает работать даже традиционное для конспирологического мышления разделение на «они» и «мы», ибо хорошо охраняемые границы и государства, и человеческого тела подвергаются опасности, если следовать логикой вируса. Начиная с 1960-х годов ранняя, более узкая форма демонологической паранойи, созревшая при мак-картизме в годы «холодной войны», стала уступать место более расплывчатому убеждению в существовании конспирологических сил: они повсюду, но их конкретное местонахождение в условиях децентрализованной мировой экономики установить нельзя.