Я пошла в часовню и, упав на колени, стала жаловаться Богородице на свою судьбу; уж Она-то точно понимала, как это оскорбительно, когда на тебя не обращают внимания, когда тебе предпочитают такую жалкую, болезненную особу, как эта Анна Невилл! Я истово молилась, но, наверное, еще в течение часа дикое раздражение в моей душе не утихало; затем на меня все же снизошел покой часовни, а вскоре появился и наш священник для свершения вечернего богослужения, и знакомый ритуал окончательно утешил меня. Шепча молитвы и перебирая бусины четок, я продолжала прикидывать, кто еще из влиятельных людей при дворе Йорка не только подходит мне по возрасту, но и является при этом неженатым. И тут Богоматерь в своей особой заботе обо мне заставила меня вспомнить одно имя — причем в тот самый миг, когда я уже произнесла слово «аминь». Я встала и покинула часовню, прямо на ходу составляя новый план действий. Мне казалось, что я наконец нашла человека, всегда готового с легкостью переметнуться на сторону победителя; я мысленно повторяла его имя: лорд Томас Стэнли.
Лорд был вдовцом; по рождению ему полагалось поддерживать дом Ланкастеров, но он никогда не отличался стойкостью своих пристрастий. Мне помнилось, что еще Джаспер жаловался, как во время битвы при Блор-Хите[36] этот Стэнли клялся нашей королеве Маргарите Анжуйской в верности, и она все ждала, когда же он придет ей на помощь со своим войском в две тысячи человек, ждала и ждала, пока сражение не выиграл Йорк. Джаспер тогда проклинал Стэнли и утверждал, что этот предатель способен прямо посреди яростной схватки вывести из боя всю свою немалую армию, сидеть на холме до тех пор, пока кому-то не улыбнется удача, а потом сразу же присоединиться к победителю. Джаспер называл Стэнли истинным мастером финальной атаки, поскольку, кто бы ни брал верх, всегда получалось так, что триумфатор безмерно благодарил Стэнли за поддержку, оказанную в самый последний, решающий момент. Я понимала, что Джаспер наверняка презирает его, да и сама в иное время выразила бы ему свое презрение. Однако сейчас мне был необходим именно такой человек.
Окончательно переметнувшись во время битвы при Таутоне к противнику и став йоркистом, Стэнли довольно быстро добился значительного расположения короля Эдуарда и стал его главным камергером. Теперь он был так близок к королю, как только возможно, и уже успел получить в награду за верную службу обширные земельные владения на северо-западе Англии, которые могли бы послужить прекрасным дополнением к моим собственным землям и составить в будущем отличное наследство для моего сына. Впрочем, у Стэнли имелись и свои дети, в том числе вполне взрослый сын и наследник. Король Эдуард, судя по всему, полностью доверял этому человеку и даже восхищался им, хотя, на мой взгляд, совершенно напрасно. Я бы никогда так не доверилась Стэнли, разве что в том случае, если бы он постоянно находился в поле моего зрения, да и то, даже доверившись ему самому, я бы на всякий случай не сводила глаз с его брата. Мне была хорошо известна тактика этой семьи: разделиться и примкнуть к противоборствующим сторонам, чтобы точно не упустить своего, ведь та или иная сторона обязательно одержит победу. Я знала также, что Стэнли — человек гордый, холодный и расчетливый. Будь он со мной, я имела бы могущественного союзника. А если он станет отчимом моему сыну, то, пожалуй, можно надеяться на скорое благополучное возвращение Генри домой и восстановление всех его прав и титулов.