Крайне озадаченный такой реакцией, Рейзин ответил ему:
— Почему же вы можете знать, что тут нет изнасилования, когда отказываетесь даже взглянуть на убитую?
Миронович, выдвигавший в это время попеременно один за другим ящики стола, отвлекся от своего занятия, строго глянул на пристава и весомо проговорил:
— Полноте, господин пристав, не ловите меня на слове. Оставьте свои детские приемы для голытьбы с Сенной. Я отработал в полиции 12 лет и толк в полицейской работе знаю. Какое тут может быть изнасилование, скажите мне? Зачем грабителям девочку изнасиловать — то?
— Известно зачем: удовольствия ради! — парировал пристав.
— Бандит идет на убийство, рискует угодить в каторгу и на всю оставшуюся жизнь остаться прикованным к пятипудовой тачке! Зачем ему терять время на девчонку? Да он за одни золотые часы, взятые из этой витрины, возьмет лучшую шлюху с Лиговки. А тут — возня, шум, гам. Вы посмотрите какой двор — колодец: здесь в окно крикнешь и весь дом услышит, что на первом этаже насилуют. Да, вот и векселей недостает! Хорошие векселя были, на предъявителя, на большие суммы, просроченные, хоть сейчас к взысканию предъявляй. Да их с руками и ногами оторвут в любой закладной кассе!
Черняк, внимательно выслушавший речь Мироновича, протянул ему несколько бумажек, найденных на полу, попросил посмотреть. Хозяин кассы стал их перебирать, тихо бормоча фамилии закладчиков.
— А векселя Грязнова нет ни в столе, ни здесь. На 50 рублей был вексель. А других вы не нашли?
— Нет, это все, — ответил Черняк.
— Скажите, Иван Иванович, а как вы провели вчерашний вечер? — спросил хозяина кассы Гаевский.
— Да очень просто провел, обыкновенно. Часов до девяти вечера был в кассе, потом поехал домой, на Болотную, дом 4 — там у меня квартира. Да, еще по пути, на Невском, попалась мне старинная знакомая, с ней перекинулся двумя словцами.
— Кто такая? — тут же поинтересовался Черняк, извлекая из жилета маленький блокнотик и такой же маленький остро отточенный карандаш. Он приготовился записать ответ Мироновича.
— Анна Филиппова, мещанка, живет рядом, на Невском, дом 51.
— А позже? — продолжал расспрашивать Гаевский.
— Да как всегда — дома переоделся к ужину. Сели поужинать с семьей. Потом все разошлись, а я еще остался за столом, пил чай. Потом лег спать.
— Прекрасно, — кивнул Гаевский, — И в котором часу вы приехали к себе на квартиру?
— Да я на часы и не смотрел. Наверное, в 11–м. Вы что же, алиби мое выясняете? Так все мои домочадцы могут подтвердить, что вечером я был дома.
Он держался уверенно, абсолютно спокойно, глаз не прятал, но только все равно было в нем что — то подозрительное — уж больно многословен и активен он был в такой неподобающий момент. Ведь совсем рядом еще лежал труп хорошо знакомой ему девочки. И особенно подозрительным казалось то, с какой аккуратностью и самообладанием преступник действовал в кассе — он не разбил витрину, не сломал замки, лампу керосиновую затушил. Уж не для того ли, чтобы ненароком не устроить пожар? Неужели преступник — жестокосердный убийца! — заботился о сохранности имущества ростовщика — мироеда? Странно это было как — то…