Минут через пятнадцать, когда муж уже вернулся, снова звонок из театра.
— Просят, чтобы я зачем‑то пришел, — сообщает мне муж самым ровным голосом и уходит.
Час дня. Снова телефон. С этого момента вся жизнь четко распадается на два отрезка — «до» и»после». Голос директора произносит слова, смысл которых не доходит в первое мгновение до сознания.
— Сейчас же приходи в театр. С папой случилось несчастье.
— Он… жив?
Мне страшно услышать ответ. Пауза.
— Нет…
* * *
Из ворот театра выезжает машина. В ней мелькает лицо Зускина.
В проходной от меня шарахается в сторону наша дежурная.
Не помню как поднимаюсь по лестнице и вхожу в кабинет. Из толпы актеров ко мне бросается жена Зускина Эда.
— Что с ним?
В ответ она прижимает меня к себе. В полной тишине звонит телефон. Кто‑то приглушенным голосом отвечает:
— Это правда… Автомобильная катастрофа.
Откуда возникла эта версия, кто первый начал ее распространять?
Об этом мы узнали лишь спустя двадцать лет из книги Светланы Аллилуевой» Только один год». Вот что она пишет: «В одну из тогда уже редких встреч с отцом у него на даче, я вошла в комнату, когда он говорил с кем‑то по телефону. Я ждала. Ему что‑то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: «Ну, автомобильная катастрофа». Я отлично помню эту интонацию — это был не вопрос, а утверждение, ответ. Он не спрашивал, а предлагал это, автомобильную катастрофу. Окончив разговор, он поздоровался со мной, и через некоторое время сказал: «в автомобильной катастрофе разбился Михоэлс». Но когда на следующий день я пришла на занятия в университет, то студентка, у которой отец долго работал в Еврейском театре, плача рассказывала, как злодейски был убит вчера Михоэлс, ехавший на машине. Газеты же сообщили об» автомобильной катастрофе»…
Он был убит и никакой катастрофы не было. «Автомобильная катастрофа» была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему доложили об исполнении… У меня стучало в голове. Мне слишком хорошо было известно, что отцу везде мерещится» сионизм» и заговоры. Нетрудно догадаться, почему ему докладывали об исполнении».
Что касается нас, то первое время мы даже не задумывались над тем, как это произошло. Мы знали только, что расстались на несколько дней, не ведая, что расстаемся навсегда.
… Страшно уходить из театра. Страшно возвращаться домой. Все происходящее пока что воспринимается мной как назойливый кошмарный сон, но я цепляюсь за него, смутно ощущая, что страшный сон обернется еще более страшной явью, когда мы переступим порог дома, в который он больше никогда уже не вернется.