Вовси отказался от общего наркоза и сам руководил операцией. Ему ампутировали ногу, однако вскоре начались метастазы.
Он попросил перевезти себя в кабинет Боткинской больницы, где проработал около тридцати лет. Туда, в этот кабинет, до последних дней его жизни приходили к нему за помощью и советом и врачи и больные. Там же, в больнице, он и скончался в июне 1956 года, через два года после освобождения.
Мы с Ниной приехали в Серебряный переулок, где на лестнице уже толпились врачи всех возрастов и рангов. В квартире ближайшего друга Мирона Семеновича — профессора Темкина, находились только родственники. Вскрыли завещание. Вовси просил похоронить себя без всяких почестей и церемоний, как простого земского врача. На похоронах хотел, чтобы присутствовали только близкие друзья и семья.
Однако официальной панихиды с начальственными всхлипываниями: «Спи спокойно, дорогой товарищ» избежать не удалось. Но, когда машина с гробом медленно двинулась по территории больницы, произошло нечто непредвиденное официальными инстанциями. Из всех корпусов высыпали больные и требовали остановить машину.
Те, кто был посильнее, вынесли гроб и процессия тронулась, подходя к каждому корпусу, где ждали больные, которые едва держались на ногах. И так до самых ворот больницы.
Мог ли предвидеть профессор Вовси, сидевший рядом с нами на» народной» панихиде своего брата, что и его похороны выльются в такое народное горе?
* * *
Отсутствовали мы, по — видимому, часа два. Вернувшись, мы застали театр таким же переполненным. Актеры сменялись в почетном карауле. Наступало утро, а кошмарный ' сон не кончался. Гора венков росла на глазах. Большинство попрощавшихся с Михоэлсом уже не уходили из театра, а оставались на гражданскую панихиду.
По сей день я не могу равнодушно читать стенограммы казенных выступлений официальных лиц с большим похоронным опытом, для которых панихида такое же общественное мероприятие, как встреча зарубежных гостей или чествование юбиляра. А Зускин, сам того не ведая, произнес тогда печально пророческие слова: «Страшная потеря, невозвратимая потеря. Но мы знаем, в какое время мы живем, в какой стране мы живем».
Нет, он еще не знал, в какой стране он живет.
После Михоэлса Зускин возглавил театр. Но ненадолго.
В декабре сорок восьмого года театр поехал на гастроли в Ленинград. Естественно, что Зускин, как руководитель театра и актер, занятый почти во всех спектаклях, не мог оставаться в Москве. Но, ко всеобщему удивлению, он наотрез отказался ехать. Через несколько дней после отъезда труппы, в один из тех тягостных зимних вечеров, когда зловещие предчувствия уже не растворялись в воздухе, а сгущались, образуя почти физически осязаемую материю, к нам забежал директор театра и сообщил, что к Зускину направляется целая делегация уговаривать его поехать в Ленинград. Немного посидев у нас и посетовав на капризы художественного руководителя, он поднялся наверх для переговоров. Через несколько минут раздался условный зускинский звонок, и совершенно бледный, но непривычно решительный Зускин вошел и потребовал, чтобы мы все оставили комнату, в которой находился телефон. Не прошло и двух минут, как он закончил свой таинственный разговор, вышел из комнаты и, не сказав никому ни слова, поднялся к себе. С этого момента в глазах его застыл ужас, по которому мы научились в то страшное время узнавать обреченньгх. Как мы впоследствии поняли, с Зускина была взята подписка о невыезде, и телефонный разговор подтвердил приговор.