Боец лежал на спине, зажимал рану в животе, откуда толчками вытекала кровь, пытался что-то сказать, глаза стекленели. Но вот улыбка пробилась сквозь боль — понял, что победили. Затрясся в агонии, кровь пошла горлом — густая, черная, похожая на желе…
Он сидел на чудом сохранившейся ровной площадке перед взорванным немецким блиндажом, пытался выбраться из отупения, но оно засасывало. Краски гасли в глазах. Мир становился двухцветным — серо-черным. Собирались выжившие солдаты отделения. Добредали, падали без сил — потрясенные, контуженные, очумелые. Не всех еще выкосила война. Свалился полностью опустошенный, с расцарапанной физиономией Ванька Чеботаев. Прижался затылком к стене и сразу уснул — захрапел богатырским храпом. Привалился к нему Ралдыгин, кряхтя, извлек трофейную малиновую пачку с сигаретами, прикурил, сделал непродуманно глубокую затяжку, посинел, закашлялся, принялся ругаться — из чего, видимо, явствовало, что в жизни приходилось курить сигареты и получше. Осторожно коснулся уха, превратившегося в комок запекшейся крови.
— Пельмень порвал? — пошутил Зорин.
— Да ладно, еще один есть…
— Хе-хе, опарафинили фрица? Зацените, братва, чё надыбал… С покупкой, блин, вернулся. — В окоп свалился какой-то подозрительно сияющий Фикус, продемонстрировал всем желающим роскошный офицерский бинокль. — Камбала двуглазая, блин… Себе оставлю, даже не возражай, старшой, а то обидится Фикус. — Он глянул на Зорина через окуляры, зашелся хиленьким смешком. — Ты у меня, как в микроскопе, старшой… Скотинку там внизу освежевал — офицера недостреленного. Обшаманил его, как положено. Камбалу вот нашел, перышко знатное реквизировал… А это что за хрень? Пити-мити, что ли? — Фикус выудил из кармана мятую пачку каких-то странных денег, бросил под ноги. Разлетелись купюры — коричневые, с занятными картинками готического содержания. Никто не нагнулся. Только шеи вытянули, всмотрелись. Пити-мити на блатном жаргоне означало, надо полагать, «деньги».
— Рейхсмарки, — фыркнул Ралдыгин. — Не, Фикус, в советской стране ты на эти бабки себе счастье не купишь.
— В натуре? — Фикус расстроенно почесал затылок. — Лажанулся, стало быть? Ну и ладно…
— В советской стране, Фикус, ты ни на какие бабки счастье не купишь, — сипло выговорил Гурвич, грузно приземляясь рядом с уголовником. — В советской стране не в деньгах счастье. А счастье в том, что ты живешь в единственном на свете справедливом государстве, где молодым везде у нас дорога, а старикам везде у нас почет.
— Заткнись, Гурвич, — простонал Зорин.