Вот на кой черт размышляю о субстанциях, в сущности, настолько зыбких, что в них можно утопить любое дело и самому утонуть? Смысл жизни, нравственность, счастье, гуманизм, смерть… Мало того, что сам занудствую, но и людей вразумляю. На днях беседовал с парнем, продавшим материнскую шубу, чтобы купить видеомагнитофон. Говорил о тщетности пустяков и мелочности, о мещанстве и глупости: говорил о призвании человека и сути его существования, о добре и гуманизме… Парень ушел, со всем согласившись. И вот теперь, под нахлестом нужного настроения, я спохватился: на кой черт? Я же лишил человека радости, и может быть, его маленького счастья. Купил бы он видеомагнитофон, смотрел детективы и секс, наслаждался бы.
– Злишься? – весело спросила Лида.
– Дело не идет, – согласился я ворчливо.
– Тогда поглажу твой пиджак.
И я подумал – разумеется, ворчливо, – что у Лиды тончайшая интуиция и слабая логика. Впрочем, так и должно быть, поскольку они друг с другом не уживаются; что-нибудь одно.
Лида начала выгребать из карманов, разделываясь с моим пиджаком, как с непотрошенной курицей.
– Сережа, апельсиновые зернышки не обязательно класть в карман.
– Случайно.
Я отпил чаю и подумал, что если бы сделался писателем, то не сочинял бы жизненных перипетий и образов, не придумывал бы сюжетов и коллизий… Я бы смотрел, что и как делает человек, и писал бы, писал. Вышли бы тома. Том первый: Лида наливает мне чай. Том второй: она трясет мой пиджак.
– Сережа, три рубля нашла…
– Совсем бдительность потерял.
Я понимаю султанов: приятно, когда женщина работает, а ты пьешь чай. Или в гаремах пили кофе?
– Сережа, лотерейный билет.
– Мне буфетчица их насильно всучает.
– Потертый… Месяц, наверное, носишь. Уже и розыгрыш в июне был.
– Проверь, может быть, машина выпала.
Султан султаном, но почему Лида заботится обо мне несравнимо больше, чем я о ней? Допустим, у меня работа тяжкая… Или все дело в том, что мужчину воспитала мать? И не вижу ли я в Лиде до какой-то степени вторую мать и не требую ли материнской заботы?
– Сережа, бумажка…
– Что на ней?
– Твоей рукой… «Я думаю, что во многих случаях кровоизлияние в мозг – результат несоответствия между человеком и местом, которое он занимает…»
– Не выбрасывай, это из дневников Гонкуров.
– Сережа, хорошо, зернышки… Но зачем же класть в карман огрызок яблока?
– Это не огрызок, а одна треть.
– Доел бы и выбросил.
– Не успел доесть.
– Почему?
– Свидетель вошел.
Лида глянула на меня с тревожной недоверчивостью. Слова «свидетель вошел» у нее наверняка преломились в «убийца вошел». Правда, с годами я сумел объяснить, что следователь не работник уголовного розыска и покушаются на нас крайне редко. Теперь Лида боялась другого… Лет шесть назад умер от инфаркта сорокалетний следователь Комаров – в своем кабинете, на допросе убийцы, мгновенно, ткнувшись лицом в пишущую машинку. И Лида догадалась, что следователей убивают и не ножами, и не из пистолетов.