– Слегка загадочно, Мирон Яковлевич.
– Испытайте.
– Где, допустим, сейчас лежит бриллиант гражданки Кутерниковой?
Смиритский не улыбнулся и не проявил никаких признаков смущения. Расширив и выкатив черные глаза, он смотрел поверх моей головы в холодное предзимнее небо. Не знаю, видел ли он бриллиант, но глаза алмазно блеснули.
– Разъеденный камешек лежит в какой-то канализационной трубе, под домом.
– Ага, осталось лишь проверить.
– Тогда спросите про знакомых или про родственников.
– Что сейчас делает моя жена? – кощунственно выдавил я.
Смиритский опять воззрился в небо, задышав тяжело и медленно, словно понес тяжесть.
– Она в учреждении… в белом халате… какой-то прибор… Правильно?
Я кивнул. Если он скажет, шлиф какой породы под микроскопом и какие конфеты во всегда начатой коробке лежат на ее столе, то я все равно не удивлюсь. Это и удивительно, что я не удивлюсь. Потому что не верю?
– Как же вы это делаете? – все-таки попробовал я удивиться.
– Не знаю. Идут в мозг картины…
– Ясновидение?
– Назовем «виденье на расстоянии».
– Ну а чем мне хотите помочь?
– В розыске преступников.
Вероятно, мое лицо выразило такое недоумение, что Смиритский поспешил добавить:
– В США следственные органы давно привлекают к работе экстрасенсов.
Я молчал, представляя себе райскую жизнь…
Посажу сейчас Смиритского в свое кресло; нет, свезу его в квартиру Кожеваткина, как овчарку на место преступления, и попрошу увидеть убийцу. И все, преступник арестован и дело раскрыто. Слухи поползут, что Рябинин использует на следствии не какой-то там видеомагнитофон и даже не «детектор лжи», а провидца и экстрасенса. И я бы плюнул на любые слухи, коли бы поверил этому ясновидцу. Нашла коса на камень: его ясновидение против моей интуиции.
– Мирон Яковлевич, спасибо за предложение. Как только возникнет нужда, я обращусь к вам.
Уходя, он глянул на меня так черно и пронзительно, что по затылку опять пробежали иголочки; только теперь ледяные и тревожные. И я подумал: может, зря отказался от услуг колдуна?
Наши чайные ритмы не совпадали: я пил за вечер чашек пять, а Лида одну. Или варила себе кофе в маленькой джезвочке. Но сколько бы я ни пил, Лида была рядом. А что еще человеку надо, кроме тепла? Оно обволакивало меня со всех четырех сторон: спереди касался груди душистый парок от чашки с чаем; сзади горел своими тремя лампочками торшер, ложась на шею гретым воздухом; справа обдавала жаром батарея; но самое нежное тепло лилось слева, от Лиды.
Казалось бы, что еще нужно?
Я давно борюсь с одним рабством: не хочу быть рабом своего настроения. Похоже, что побед пока не одержал, поскольку замахнулся не на свои недостатки, привычки или ошибки, а на собственную натуру. Поразительно, что в опустошенном состоянии я начинаю посматривать критически не только на свою натуру, но и на свой образ жизни.