Но была бы она пресной, чего ради нам было бы постоянно в ней бултыхаться? Напился и потей себе в удовольствие. Вот такие пироги получаются! На том закончил я свои грустные размышления. Перевернулся на живот, вполз наполовину на плот, забултыхал в воде ногами, стараясь не сползти обратно.
Войцева на всякий случай выставила впереди себя руки, чтобы я ненароком не взгромоздился мокрым на спальники.
— А Васеньев утоп? — не очень расстраиваясь, спросил Салифанов.
Минут через десять я уже был сух и на совершенно законном основании смог взобраться на общее ложе. Растолкал локтями не в меру развалившихся Сергея и Татьяну, отвоевал себе «место под солнцем», точнее, местечко без солнца, что в нашем случае много важнее. Очки от попавшей на них морской соли покрылись непроницаемо белым налетом осевших солей. Я вытер их изнаночной стороной тельняшки. Прозрачней они не стали. Потер стекла о спальник, на котором лежал. Результат тот же, то есть — никакой. Все, что было на плоту, пропиталось морскими испарениями. И одежда, и одеяла, и рюкзаки, и еда были одинаково волглыми. Я перебирал, ворошил запасное белье, натыкался либо на влагу, либо на пленку солей.
— Да есть здесь хоть клочок сухой тряпки?! — вслух возмутился я, заскреб ногтями по линзам очков, сдирая соль. Надел. Видно стало лучше, но мешало бесконечное количество белых точек. Вновь окунул очки в воду. На пару минут зрение восстановилось. Но скоро от центра к оправе поползла молочная пелена, загустела, схватилась, как хороший цемент. Просто проклятие какое-то!
Можно было бы, конечно, промыть очки в пресной воде, но те несколько граммов, которые уйдут на это, мне никто не выделит, как бы я этого ни просил. И правильно сделают! Расходовать воду, которой у нас осталось не так много, на избавление от досадных мелочей быта было бы преступно.
— Монахова, дай бинт, — мало веря в успех, попросил я. При помощи свежевскрытого стерильного бинта от соли можно было очень быстро избавиться, в этом я однажды смог убедиться.
Но с любым предметом из аварийной аптечки Монахова расставалась, как нищий с последней полушкой.
— М-м-м, — замычала Наташа.
— Значит, можно? — в выгодную для себя сторону воспринял я столь невразумительный ответ, пододвинул чемоданчик с намалеванным на крышке красным крестом.
— М-м-м! — повторила Монахова и повернула, оторвав от спальника лицо, перекошенное мученической гримасой. Подробнее рассмотреть его я, к счастью, без очков не мог. Но общий смысл уловил. Монахова вытянула правую руку, слепо зашарила вокруг, наткнулась на аптечку, цепко ухватилась за ручку, притянула к себе. Внутри что-то захрустело. Со стоном Наташа наползла на чемодан сверху, телом перекрыв мне путь к бинтам. Она ничего даже не объяснила, но этого и не требовалось! Пришлось вставать, тянуться на цыпочках как можно выше по парусу, искать на нем более-менее сухое местечко, тереть о парусину свои злополучные стекляшки. Когда закончил свое занятие, впору было вновь лезть в воду, нагрелся, как каравай в печи.