Стрэдлейтер почти не слушал. Он расчесывал свою роскошную шевелюру.
– Надо было бы пойти поздороваться с ней, что ли, – сказал я.
– Чего ж ты не идешь?
– Я и пойду через минутку.
Он стал снова делать пробор. Причесывался он всегда битый час.
– Ее мать развелась с отцом. Потом вышла замуж за какого-то алкоголика, – сказал я. – Худой такой черт, с волосатыми ногами. Я его хорошо помню. Всегда ходил в одних трусах. Джейн рассказывала, что он какой-то писатель, сценарист, что ли, черт его знает, но при мне он только пил, как лошадь, и слушал все эти идиотские детективы по радио. И бегал по всему дому голый. При Джейн, при всех.
– Ну? – сказал Стрэдлейтер. Тут он вдруг оживился, когда я сказал, что алкоголик бегал голый при Джейн. Ужасно распутная сволочь этот Стрэдлейтер.
– Детство у нее было страшное. Я серьезно говорю.
Но это его не интересовало, Стрэдлейтера. Он только всякой похабщиной интересовался.
– О черт! Джейн Галлахер! – Я никак не мог опомниться. Ну никак! – Надо бы хоть поздороваться с ней, что ли.
– Какого же черта ты не идешь? Стоит тут, болтает.
Я подошел к окну, но ничего не было видно, окна запотели от жары.
– Я не в настроении сейчас, – говорю. И на самом деле я был совсем не в настроении. А без настроения ничего делать нельзя. – Я думал, что она поступила в Шипли. Готов был поклясться, что она учится в Шипли. – Я походил по умывалке. – Понравился ей футбол? – спрашиваю.
– Да, как будто. Не знаю.
– Она тебе рассказывала, как мы с ней играли в шашки, вообще рассказывала что-нибудь?
– Не помню я. Мы только что познакомились, не приставай! – Стрэдлейтер уже расчесал свои роскошные кудри и складывал грязную бритву.
– Слушай, передай ей от меня привет, ладно?
– Ладно, – сказал Стрэдлейтер, но я знал, что он ничего не передаст. Такие, как Стрэдлейтер, никогда не передают приветов.
Он пошел в нашу комнату, а я еще поторчал в умывалке, вспомнил старушку Джейн. Потом тоже пошел в комнату.
Стрэдлейтер завязывал галстук перед зеркалом, когда я вошел. Он полжизни проводил перед зеркалом. Я сел в свое кресло и стал на него смотреть.
– Эй, – сказал я, – ты ей только не говори, что меня вытурили.
– Не скажу.
У Стрэдлейтера была одна хорошая черта. Ему не приходилось объяснять каждую мелочь, как, например, Экли. Наверно, потому, что Стрэдлейтеру было на все наплевать. А Экли – дело другое. Тот во все совал свой длинный нос.
Стрэдлейтер надел мою куртку.
– Не растягивай ее, слышишь? – сказал я. – Я ее всего раза два и надевал.
– Не растяну. Куда девались мои сигареты?
– Вон на столе… – Он никогда не знал, где что лежит. – Под твоим шарфом. – Он сунул сигареты в карман куртки – м о е й куртки.