Такой ценой его душа одержала победу над телом.
И его гнев придал еще более дикарский оттенок нашим любовным схваткам.
Я хотела чувствовать его всем телом, скользить грудью по его животу, обнимать его за шею, видеть его — и я сопротивлялась, препятствуя его намерениям, но он заставил меня перевернуться, агрессивный, как все побежденные.
Я: «Нет».
Он: «Да».
Я: «Остановись».
Он: «Я хочу быстро».
И он кончил несколькими секундами позже.
Пробормотал что-то в извинение.
У него был виноватый вид, но на самом деле он, кажется, не испытывал никакой вины.
Чересчур в этот раз, сказал он, даже больно.
Больше никаких комментариев.
Разумеется.
Мужчины не любят показывать своих эмоций.
Поспешность — свидетельство любви. Меня никогда особенно не привлекала постельная акробатика. Но с этим человеком все происходило не так, как с другими.
Я оделась. Мне было жаль его, потому что он страдал.
Я простила его, потому что любила. Не стала возмущаться. Погрузилась в какое-то оцепенение. Я не испытывала унижения — только легкую грусть. Снова принялась перебирать воспоминания. Никакой точки отсчета.
Разве что его торопливость была моим наказанием? Это в его манере — наказать меня, прежде чем сломать. Возможно ли такое?
Да.
Все расставания похожи — происходят они на вокзальной платформе или где-то еще. Но ему, конечно, надо делать все по-своему.
Он тоже оделся и теперь сидел на белом диване напротив меня.
После любви он избегал моих прикосновений, старался не приближаться.
Я приготовила ему чашку «Нескафе»: так и не нашла времени на покупку кофеварки. Но, кажется, он не обратил на это внимания, так же как на кейк с йогуртом, приготовленный специально для него. К сожалению, я все еще не научилась варить кофе как следует, и кейк с йогуртом — единственный сорт пирожных, который мне удается. Рецепт я взяла из «Детской кулинарной книги» Раймона Оливера, еще когда была маленькой. Однако для него я собиралась добиться больших успехов и приобрела книгу «Торты и пирожные».
Я чувствовала себя скованной, молчание после любви вызывало у меня желание плакать. Сейчас я нуждалась в словах, как никогда — в словах, которые сближали бы плоть, были продолжением объятий, смягчали бы шок от разъединения, разрыва, расставания. В конце концов, хватило бы и жеста; но от него я не дождалась ни того, ни другого.
Что означает его молчание сейчас?
Стыд? Раскаяние? Неприязнь?
Не знаю.
Я сожалею о своей мягкотелости, о раболепстве, приношениях, покорности, благоговении, мольбе.
Я провожу рукой всего в нескольких сантиметрах от его руки, но он к ней не прикасается. У него этого и в мыслях нет; даже если есть, он все равно бездействует. Я не могу истолковать его молчание. Смотрю ему в глаза.