– А зачем? – продолжал скоморошествовать я. – На что мне твои ощущения? Я привык доверять собственным чувствам, а не чьим-то. Если какой-то восьмилапый…
– Э! Я попросил бы! У меня двенадцать лап – восемь для ходьбы и четыре для работы!
– Тем более. Если какой-нибудь двенадцатилапый арахнид, которого и в биологии-то нет, что-то видит и чувствует, то какое мне до этого дело?
Краем глаза я следил за руководителем проекта. Он синел, багровел и вообще был на грани истерики. И когда он завизжал – не сказал, не крикнул, а именно завизжал на весь купол, – я и бровью не повел.
– Вы!.. Слышите, вы!.. Немедленно – я сказал, немедленно! – прикажите ему прекратить полет и вернуться!
Визг вышел что надо. На том конце связи Слепок хохотнул – наверняка услышал.
– Слышь, – сказал я ему, – тут тебе приказывают вернуться.
– Куда? – включил он дурака.
– Не имею представления. Кажется, сюда, в «Аристотель».
– Н-да? А зачем?
– Тут тебе объяснят.
– Я вернусь, – пообещал он. – Вот слетаю к Семиграннику и тотчас вернусь. Не беспокойся, за топливом я слежу.
– Я и не беспокоюсь… – Тут полковник затрясся, как видно, намереваясь вновь контузить визгом мои барабанные перепонки, и я продолжил: – Видишь ли, тебе приказывают не просто вернуться. Тебе приказывают немедленно вернуться.
– А ты? – спросил он.
– Что я?
– Ты тоже приказываешь мне сделать это?
– Нет, – вздохнул я. – Как я могу тебе приказывать? Не имею права.
– Это хорошо, – сказал он. – А я уж подумал, что и у тебя гормоны скачут, голове мешают. Скажи там этому крикуну, чтобы заткнулся. Пусть примет успокаивающее. А то ведь меня волновать тоже вредно – вот возьму да и разобьюсь ненароком о какую-нибудь скалу. Чего хорошего?
– Не надо.
Послышался смешок.
– Вот и я думаю, что не надо. Ну а если взглянуть на это с другой стороны – что́ я, собственно, теряю? Жизнь? Это биологический термин, а я насквозь не биологичен. Существование? Но ведь ты существуешь, а я всего лишь твоя копия. Их можно наделать еще о-го-го сколько. И знаешь, я лишен страха быстрой смерти. Боль, немочь – это тоже не для меня. Ну не удача ли? Понимаешь, о чем я говорю?
Я отделался мычанием в микрофон. Я понимал. В прошлой жизни мне пришлось умирать долго и трудно. «Я жив еще!» – рычал я, и Академия при мне пикнуть не смела, но я уже медленно умирал и понимал, что это конец. Слепок просто куражился; болячки тела и угасание – еще не главная неприятность финала жизни. Куда хуже сознавать, сколь многого не успел, и понимать холодным рассудком, сколь многое из той малости, что все-таки успел, будет забыто!