Но проблема состояла в том, что эти сны ничуть меня не развлекали. Они были наполнены такой жизнью, что казались реальностью, и обволакивали меня, как мох, делая беспомощной участницей чужого спектакля. Мне это не нравилось, как и смутное ощущение, что чем больше они мне будут сниться, тем более реальными будут казаться. Я бы с удовольствием избавилась от них, если бы смогла, по крайней мере до той поры, пока не вернусь из Рио. Возможно, тогда пройдет достаточно времени и сны уже получат надо мною такую власть.
Да, это был неплохой план…. Только сны приходили без моего ведома. Стоило мне закрыть глаза — и передо мной разворачивалась новая глава в нашей истории любви. Только вот я никогда не была во сне собой. Я была Делией, или Аннелиной, или Кэтрин, или Оливией — всякий раз одной из этих четырех женщин, каждая из которых жила в свою эпоху. И видения своей живостью были мало похожи на сны, а скорее напоминали воспоминания о прошлом.
Поначалу они меня бесили. Независимо от того, какое счастье я испытывала во сне, просыпалась я всегда с таким чувством, будто парень с фотографий промыл мне мозги. Я всеми силами пыталась бороться с этими снами. Я нарочно делала так, чтобы заснуть перед экраном, где шел какой-нибудь жуткий ужастик или слезоточивая драма — в надежде, что сюжет застрянет в мозгу и ворвется в мой сон. Я занималась визуализацией и медитацией, специально рассчитанными на произвольное формирование собственных сновидений. Я изматывала себя многокилометровыми вечерними пробежками и уставала так, что готова была заснуть на ходу — мертвым сном без сновидений.
Ничего не помогало. Каждую ночь я исправно отправлялась в прошлое. Я становилась Оливией в Италии эпохи Возрождения и старательно совершенствовала технику своих акварелей, снова и снова изображая лицо своего любимого или его близкого друга, Джованни. Трудно было найти более несносные модели: ни тот, ни другой не способен был усидеть на месте больше двух минут — после чего начинались их вечные шуточки и подначивания. В Другие ночи я жила столетие спустя. Меня звали Кэтрин, и я скакала верхом в дамском седле где-то в сельской глубинке в Англии, а парень с фотографий нахлестывал коня, стараясь меня догнать. В иные ночи Аннелина переносила меня во Францию, на лучшие театральные подмостки девятнадцатого века, или Делия забирала меня в Чикаго времен сухого закона.
Я была так растерянна, что уже собиралась позвонить своему терапевту, чтобы рассказать обо всем этом — но что-то все же удержало меня в последний момент. Меня приводило в ярость мое бессилие перед этими снами — но, с другой стороны, я испытывала к ним какое-то нездоровое влечение. Они были моими. И парень был моим. И я не желала этим ни с кем делиться. Я не смогла бы объяснить, откуда взялось это чувство, но так и было.