Мне было неуютно, и я притворилась, что завязываю шнурки, чтобы незаметно отодвинуться от Барнабаса на сантиметр-другой. Могла бы попросить его высадить меня прямо у дома, но тут был мой велосипед. К тому же не стоит забывать о любопытной миссис Волш — не хотелось бы мне, чтобы она увидела, как Барнабас разворачивает крылья и улетает. Готова поклясться, у этой тетки на подоконнике лежит бинокль! Я думала, школа — единственное место, где нас никто не увидит. И мне было невдомек, откуда здесь взялись машины.
Я вытащила из кармана телефон, включила, проверила пропущенные вызовы и снова убрала. Взглянула на Барнабаса и сказала:
— Прости, что по моей вине тебя узнали на жатве.
— Это была не жатва. Нужно было помешать жнице срезать душу, — строго поправил Барнабас.
Он уже так долго здесь, а все равно порой ведет себя как ребенок. Может, потому его и назначили ответственным за семнадцатилетних.
— Все равно прости, — сказала я, опять усаживаясь на бетонную стену.
Барнабас прислонился к ней, щурясь, уставился в небо и вздохнул:
— Об этом не беспокойся.
Мы снова замолчали. Я постучала ногтями по бетону и сказала:
— Похоже, самый красивый — или самая красивая — и есть темный жнец.
Барнабас обиженно покосился на меня:
— Красивая? Накита — темная жница!
— Вы, ребята, все шикарные. По одному этому вас можно в толпе узнать, — я пожала плечами. Барнабас говорил искренне. Неужели и правда не замечал, как все они совершенны? Наконец он отвел взгляд, и я добавила: — Ты знаешь ее?
— Слышал, как она поет, — тихо ответил Барнабас. — И когда она воспользовалась амулетом, чтобы срезать душу, я сличил имя и лицо. Она жница уже давно, потому и камень такой — темно-фиолетовый. Камни меняют цвета в зависимости от опыта, у светлых жнецов — от зеленого к желтому, потом к оранжевому, и наконец становятся темно-красными, почти черными. У темных — наоборот: от синих и лиловых оттенков к фиолетовому. Цвет твоего камня отражается в ауре, когда применяешь амулет. Но ты же не видишь ауры, да?
Он явно издевался, и я не попросила его придержать язык только потому, что думала о своем камне, черном, как глубины космоса.
— Значит, она стала жнецом раньше тебя, — сказала я, и Барнабас удивленно повернулся ко мне.
— С чего ты взяла? — в его голосе опять звучала обида.
Я взглянула на его амулет. Теперь, в бездействии, он был просто серый.
— Это как радуга. Она фиолетовая, ты оранжевый, за шаг до красного, на другом конце спектра. Твой камень еще не красный. Но будет, когда вы сравняетесь в опыте.
Барнабас смерил меня взглядом и замер.