Я простирался мостом над течением рек могучих;
Орлом я летел в небесах, плыл лодкою в бурном море;
Был пузырьком в бочке пива, был водою ручья…
Владислав пил радость и тоску этого мира и чувствовал солоноватый, неприятный, мертвый вкус чужой злобы и холодного расчета.
Было что-то еще.
Тонкий мир виделся Владиславу как гигантский лабиринт, разделенный прозрачными хрустальными плоскостями, за которыми скрываются чужие, непонятные, опасные, прекрасные или ужасающие реальности, населенные неведомыми существами. Впрочем, не все они были неизвестны, некоторые охотно шли на контакт.
Сейчас Воронцов чувствовал, что Синегорск притягивает к себе не только внимание смертных, но и холодный нечеловеческий интерес, источник которого находился где-то за куполом светло-серого осеннего неба.
Владислав неожиданно легким усилием вернул себя в тело и, уже открывая глаза, на границе явей услышал чей-то короткий смешок.
— Все страньше и страньше, — пробормотал он, вставая с потертого ковра, и отправился на кухню.
Прихлебывая ароматный свежезаваренный чай, он невидящим взглядом смотрел в окно, за которым медленно текли, переваливаясь клубами сырой мглы, осенние сумерки.
Итак, Синегорском, а точнее, тем, что находилось в городе или поблизости, интересовались самые разные силы, между которыми общее было только одно — могущество. Каждая из них могла погрузить город в кровавое безумие, но все замерли, боясь нарушить тонкое равновесие, все выжидали.
Но напряжение росло, оно звенело туго натянутой пружиной, готовой лопнуть и хлестнуть, рассекая всех, кто попадет под страшный слепой удар.
Но кто же это смеялся? Такой знакомый короткий, суховатый смех?
Трансильванец, кто ж еще! Он это был. Следил, зная, что Ворон должен будет появиться в тонком мире.
— Зря надеешься. Я теперь сам по себе. Слышишь, сам… — почти беззвучно прошептал Владислав, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу.
Осенняя тьма за окном улыбалась.
Владислав снял с плиты чайник, набрал воды из-под фыркающего кухонного крана, аккуратно поставил обратно на конфорку. Потянулся за спичками, но хмыкнул и передумал.
Он отошел к столу, скрестил руки, прислонился к стене и пристально всмотрелся в четыре круглых эбонитовых кругляша на лицевой панели плиты. Один из них медленно повернулся, раздалось едва слышное шипение, пошел газ. Задумчиво улыбаясь, Воронцов одними губами прошептал слово, и рядом с конфоркой мелькнула едва уловимая рыжая черточка. Она жила всего долю секунды, но этого хватило, чтобы с тихим хлопком газ загорелся и под чайником появился голубой венчик.