В конторе все опять расселись по местам. Невзирая на то, что её рыцаря выставили пинком под зад, Дороти, видимо, намеревалась остаться. Я прошествовал к своему месту у стола. Вулф взялся за своё:
— Нас прервали, мисс Руни. Как я уже сказал, вы выглядите весьма уязвимо, поскольку удостоили своим присутствием арену действия. Не будете ли так любезны подсесть поближе, вон на то кресло… Арчи, блокнот!
В десять пятьдесят пять на следующее утро я сидел в конторе — не всё ещё, а опять дожидаясь, когда же Вулф спустится вниз, покинув свои поднебесные оранжереи с десятью тысячами орхидей. Эти его встречи на высшем уровне продолжаются ежедневно с девяти до одиннадцати по утрам и с четырёх до шести во второй половине дня; если ядерной войне суждено изменить всё на свете, хотелось бы, чтоб она в первую очередь изменила этот распорядок.
Мы играли в пинокль втроём: Сол Пензер, Орри Кэтер и я. Их обоих вызвали сюда по телефону: требовались какие-то квалифицированные услуги. Сол носил старую кепку, имел большой нос, а сам был невелик ростом, прост в обращении и вообще принадлежал к числу лучших в мире специалистов по всем делам, которые не требуют при исполнении вечернего костюма. Орри, способный обходиться без расчёски годами, не годился, конечно, Солу в подмётки, но всё равно по праву считался отличным профессионалом, мастером на все руки.
К без пяти минут одиннадцать я спустил три доллара.
В ящике моего стола лежали два исписанных блокнота. Вулф не задержал клиентов на целую ночь, но до утра, когда он их отпустил, оставалось совсем мало. Теперь мы имеем о них куда больше сведений, чем содержалось во всех газетных сообщениях, вместе взятых. Рассказывая, наши клиенты во многом повторяли друг друга. Никто, к примеру, не убивал Зигмунда Кейса, никто, с другой стороны, не получил разрыв сердца при известии о его смерти, даже его дочь; никто никогда не имел револьвера, никто даже не умел им пользоваться; никто не мог привести ни малейшей улики, с помощью которой удалось бы осудить Талботта или, на худой конец, его арестовать; ни у кого не было железного алиби, зато у каждого был какой-нибудь личный мотив, возможно, не самый эффектный на свете, как у Талботта, но всё равно на мотив не начихаешь.
Таковы были их показания.
Фердинанд Поул полыхал негодованием. Он не понимал, зачем тратить время на них и зачем тратить их время, если единственной и очевидной задачей было одно: сокрушить алиби Талботта и накрыть Талботта. Но пришлось Поулу и самому исповедоваться.
Десять лет тому назад он обеспечил Зигмунду Кейсу сто тысяч долларов, необходимых, чтоб затеять процветающую систему индустриального дизайна. Последние пару лет доходы Кейса маханули выше облаков, и Поулу захотелось получить равную долю, но желание его не сбылось. Кейс со скрипом выделил ему под тот взнос жалкие пять процентов годовых, пять тысяч долларов, тогда как половина прибыли составляла сумму в десять раз большую. И Поул не мог поставить его перед классическим выбором: покупай мою часть или продавай мне свою, потому что Поул по уши погряз в долгах.