Вулф хмыкнул:
— Он третий сверху в американской коммунистической иерархии.
— Внешне не скажешь, но начальник в нем чувствуется. Кстати, он даже не спросил, какие у нас доказательства того, что Рейнолдс совершил убийство, — им на это просто наплевать. Им важно одно: заткнуть ему глотку, чтобы больше не было никаких статей. Правда, я не понимаю, как это они купились на письмо от друга? Почему не спросили самого Рейнолдса?
— Рисковать не в их правилах, — в голосе Вулфа слышалось презрение. — Он может доказать, что это письмо — навет? Как? Может объяснить, откуда взялась фотография его партийного билета? Он мог разве что отрицать все подряд, и они ему, естественно, не поверили бы. Они вообще не верят никому, в особенности друг другу, и я их вполне понимаю. Зря я намазал клеем — надо было, чтобы они сначала расписались.
Казалось, он на все сто уверен в успехе, меня же терзали сомнения. Я думал, они скажут: вдвоем такой вопрос мы решить не можем, стало быть, полчаса на то, чтобы принять решение, никак не хватит. Но, видимо, положение и авторитет Стивенса оказались достаточно высокими, как и полагал Вулф. Я выпустил их в тридцать четыре минуты седьмого, а без восьми семь они уже позвонили в дверь. Прошло всего восемнадцать минут… с другой стороны, до ближайшей телефонной будки было всего полквартала.
Они остались стоять. Харви пялился на меня, будто что-то ему сильно не нравилось, а Стивенс подошел к столу Вулфа и провозгласил:
— Нас не устраивает ваша формулировка. Мы напишем вот что:
«Являясь преданными американскими гражданами, верными идеям всенародного блага и подлинной демократии, мы считаем, что все нарушители закона должны нести наказание, независимо от их политических убеждений. Поэтому, в интересах справедливости, мы поставили свои имена на этой фотографии и свидетельствуем, что человек на ней известен нам как Уильям Рейнолдс, в течение восьми лет и вплоть до сегодняшнего дня он является членом Коммунистической партии США. Узнав, что он обвиняется в убийстве, исполнительный комитет Компартии США немедленно исключил его из своих рядов».
С технической точки зрения мое мнение о Стивенсе на полпальца выросло. Абсолютно экспромтом, безо всякой шпаргалки он выдал текст так, будто выучил его наизусть еще в детстве.
Вулф приподнял плечи и снова их опустил.
— Если вам нужны все эти рюшечки и кружева, пожалуйста. Хотите, чтобы мистер Гудвин отпечатал это на машинке, или напишете сами от руки?
К моему удовольствию, он предпочел собственное вечное перо. Конечно, отпечатать такой патриотический абзац было бы для меня большой честью, но ведь от коммунистов можно ждать чего угодно — а вдруг один из них вытащит из кармана письмо от друга и вздумает сравнить «почерк» машинки? И невооруженным глазом можно будет заметить, что там и там «и» слегка скособочилась, а «р» не пропечатывается полностью. Поэтому я с радостью уступил Стивенсу место за моим столом. Закончив писать, он расписался и поставил свою фамилию на фотографии. Его примеру последовал Харви. Вулф прочитал текст, после чего поставили свои подписи и мы как свидетели. Тюбик с клеем был у Вулфа под рукой, и он стал приклеивать фотографию к верхней части листа.