За сутки до выброски Боровкова и Есипова в районе Карел (недалеко от Архангельска) десантировались Посохов (он же Дмитриев) и Савченко. Последний разбился при приземлении[383]. Это очень интересный факт. По материалам архивов ФСБ Архангельска и Вологды установлено, что ни один немецкий агент-парашютист при выброске не разбился. Получается, что у финнов практически в одни сутки разбилось 2 агента — Мамедов на вологодской, а Савченко на архангельской земле. И это при том, что финские разведшколы при подготовке агентов практиковали тренировочные прыжки, в отличие от немецких, для выпускников которых боевой прыжок в наш тыл чаще всего был и первым прыжком с парашютом в своей жизни. Здесь есть о чем поразмышлять. Может быть, парашюты Мамедова и Савченко были специально кем-то повреждены? Такое может быть вполне. В Петрозаводской разведшколе находился человек, который работал на советскую разведку. Был ли он внедренным нашим агентом, установить по архивным документам не представляется возможным. О некоем Петрове из школы финской разведки в Петрозаводске рассказывал ее агент Анатолий Носов, за судьбой которого мы проследим чуть позже, а пока предоставим слово документам января 1943 года.
«СОБСТВЕННОРУЧНЫЕ ПОКАЗАНИЯ
Финского разведчика НОСОВА
От 27/1-43 года
Первое мое знакомство с ПЕТРОВЫМ было в лагерях ком. состава № 1 (недалеко от станции Пейноха) примерно в мае месяце 1942 года. Познакомился я с ним случайно в разговоре об учебе, так как я и он (в разное время) учились в Московском институте связи. Но ни я, ни он не интересовались личностью другого…
В октябре месяце он прибыл в г. Петрозаводск и был направлен к нам (в школу разведчиков), где мы снова с ним встретились как друзья. В это время ни он, ни я не посещали занятий и поэтому часто встречались наедине. В конце октября ПЕТРОВ спросил меня, хочу ли я опять служить в Красной Армии. Я ответил уклончиво, не зная его настроения. Дня через три он сообщил у что я буду зачислен в число курсантов, а поэтому служба в Красной Армии становится возможной.
Он взял с меня слово никому о наших разговорах не рассказывать, а чтобы закрепить мое молчание, он сказал, что что-нибудь придумает. С этого времени мы избегали встреч наедине, если кто-нибудь мог нас увидеть.
Дней через 8 после этого (числа 10 ноября) ПЕТРОВ, будучи дежурным по курсам, затопил плитку у старшины курсов и зашел ко мне. Попросил две немецкие сигареты. Я ему дал их, затем спросил, есть ли у нашей плиты дыры подходящие к стене. Я открыл ему духовку, где было прогорелое железо, и оттуда виднелась расщелина стены.