Из сна его выдернул телефонный звонок — Сет с криком очнулся. У него вырвался придушенный вопль, который неожиданно перешел в тоскливое рыдание — подобного звука Сет не производил еще ни разу в жизни. Но по мере того как ярко-желтый свет над стойкой портье проникал в обезумевшее сознание, а надежное кожаное кресло вжималось в спину, рыдания Сета превращались во всхлипывания.
Слезы высыхали на лице. Он откашлялся, прочищая горло от слизи. Сет так и сидел, вцепившись в подлокотники, пока кровь не отхлынула от пальцев, — наверное, мозг отдал приказ держаться, спасая его от падения с головокружительной высоты.
Сет огляделся по сторонам, и знакомые предметы помогли ему стряхнуть с себя пережитый ужас. Родной мир камер слежения, планшетов, внутренних телефонов вновь окружал его, прогоняя из сознания клочки удушливой темноты. Кошмар рассеялся, а вместе с ним, к счастью, и ошеломляющая уверенность, что все недавно увиденное происходило на самом деле.
Он болен. По-настоящему болен. Несомненно, болен.
Кому-то понадобился портье. Кто-то звонит. Господи, давно ли? Который теперь час? Сет развернулся в кресле и схватил трубку с пульта.
Он кашлянул и тут же рефлекторно проговорил в телефон:
— Сет у аппарата.
На линии помехи. Но чей-то голос прорывался сквозь треск и шорохи.
— Сюда, — услышал Сет.
Или «туда»? Голос мужской, ему не знакомый. Портье поглядел на пульт. Красная лампочка моргала напротив квартиры номер шестнадцать.
Сет выронил трубку.
Зеркало было повернуто к стене. Всю ночь в нем отражались благородные Лилиан и Реджинальд, запечатленные в масле, а не Эйприл, испуганно съежившаяся на кровати.
Эйприл отвернула зеркало, потому что оно напугало ее. Но это всего лишь высокое зеркало, которое стоит в темной комнате, в старой квартире, в странном городе, где размышляет и грезит усталая и взволнованная девушка, ошеломленная всем увиденным. Просто разуму, перегруженному информацией, померещилось чье-то присутствие. Ничего больше.
Тусклый утренний свет забрезжил в оконных рамах, просочился сероватой дымкой сквозь капроновые занавески. Эйприл не стала задергивать на ночь портьеры, чтобы не чувствовать себя в ловушке, хотя окна, выходящие на Лаундес-сквер, едва ли могли служить путем к спасению. Все лампы тоже до сих пор горели, заодно с люстрами под потолком.
Поражаясь тому, как сознание изобретает разные страхи, чтобы помучить ее, Эйприл выбралась из кровати и взглянула на небо — темное, подернутое оранжевыми полосами. Казалось, будто ночь уже в девять утра собирается заявить на землю свои права.