Как только Брент скрылся из виду, горец тут же прекратил изображать верную собаку, брошенную жестоким хозяином, сел и удобно скрестил ноги.
— Давай позавтракаем, пока он не вернулся, э? Я там вчера напихал в котомку, чего не сильно мнется.
— Уверен?!
— Честно говоря, под конец я слегка захмелел, а в едальне было темновато, — сознался горец. — Но сверху лежала твоя рубашка, так что ничего страшного.
— Я насчет жреца!
— Вернется как миленький, — усмехнулся «сорока». — Я бы и то вернулся.
— А если все-таки нет?
— Значит, пойдем за ним, как и обещали, — совершенно серьезно ответил ЭрТар. — Но вначале все равно надо поесть. Тащи сюда котомку!
Джай точно помнил, что вещи они бросили за камнем в поле, но раз и одежда и фляги были здесь, выходит, жрец тоже шел к лесу не порожняком. Осмотревшись, парень обнаружил сваленные в кучу вьюки под одним из деревьев. Сверху лежал браслет. Вот упрямый придурок, ни одной бусины не взял!
Обережник защелкнул низку на запястье. Как однажды заявила ему одна из «приличных девок», «и видеть твою рожу уже не могу, и скучно без нее как-то». Тогда он выставил ее за порог с пожеланием самой поглядеться в зеркало, а сейчас проникся искренним сочувствием. Незримая нить, натянувшаяся между ними и жрецом, тревожно вздрагивала, и оборвать ее безуспешно раздуваемой злостью не удавалось.
Парни уже допивали самойлику (спертая кружечка оказалась воистину бесценной), когда ЭрТар поперхнулся и мерзко захихикал, уставившись на что-то за спиной Джая.
Радостный возглас застрял у обережника в горле — за Брентом, угрожающе наклонив к земле рыло со здоровенными клыками, брел матерый вепрь. Бурая всклокоченная шерсть до того сливалась с еловыми стволами и опавшими иглами, что зверя выдавало только движение.
Жрец посторонился, и стало ясно, что он прекрасно осведомлен о своем «попутчике». Кабан, свирепо похрюкивая и блестя маленькими злыми глазками, вышел вперед и остановился в трех шагах от оцепеневшего Джая. От вепря разило мокрой шерстью, зверем, лесом, и совсем чуть-чуть — свиньей. Грязь и древесная смола образовали на его боках литую корку, защищающую даже от копья. Парень и не подозревал, что эти твари такие огромные! Зверь был выше его, сидящего, на стоящие торчком уши, а из-за непропорционально большой морды казался еще крупнее. Подвижный пятачок со свистом втягивал воздух, рыло брезгливо морщилось: настроение у кабана было препаршивое, хуже только у Брента.
Седовласый с отвращением глянул на сияющего ЭрТара и велел:
— Влезай!
Тишш, до сих пор медленно выгибающийся дугой и раздувающийся от злости, наконец набрал достаточно воздуха и зашипел.