– Руки ему вяжи, – пропыхтел кто-то у него над головой. – За спину заворачивай! За спину!
Петька почувствовал, как в его локти клещами вцепилось сразу несколько рук. Они вывернули ему ладони и туго перехватили их сзади ремнем.
– Вот так вот, – сказал, тяжело дыша, чей-то голос. – Теперь попробуй подрыгайся! Поднимай его, ребзя!
Петьку со связанными за спиной руками начали толкать куда-то вверх, к небу, но между небом и Петькиной головой вдруг оказалась толстая сосновая ветка. На ветке сидел кто-то из пацанов. Петька еще успел удивиться, что не может узнать этого пацана, как будто первый раз в жизни его увидел, хоть и знал, что не в первый, потому что отлично помнил и этот нос, и овальную родинку на щеке, и кривое ухо, но помнил все это он по отдельности, независимо друг от друга, словно кто-то развинтил все эти вещи, и они теперь перепутались, и принадлежали неизвестно кому. Петька еще успел удивиться этой своей неспособности узнавать знакомых людей, но уже в следующее мгновение захрипел и задохнулся вовсе не от удивления, а от того, что этот самый не узнанный им пацан накинул ему на шею веревочную петлю и сильно потянул за нее, как будто хотел помочь тем, кто толкал его снизу, или как будто боялся, что Петька застрянет где-то между веткой и поднятыми кверху бледными лицами остальных пацанов.
Вот теперь Петька на самом деле был похож на паучка. Выпучив глаза и беззвучно раскрывая рот, он раскачивался на своей паутинке и думал о том, что станет с его волчонком, когда бабка Дарья поймет, что никакой он не щенок, а самого Петьки, чтобы помочь, рядом уже не будет.
Наконец в глазах у него стало темнеть, деревья вокруг куда-то поплыли, а пацаны под ногами стали сливаться – сначала в траву, потом в волны, потом в огоньки, и Петька начал считать эти огоньки, стараясь уцепиться за счет – раз, два, три огонька, четыре, пять… но это уже были не огоньки, а пятая ложка каши прямо в морду тетке Алене… семь, восемь, девять, и брызги вокруг… десять… уже папирос в пачке старшего лейтенанта, одиннадцать… двадцать пять… снова одиннадцать, восемь… очень много… много солдат рядом с камнедробилкой… старый японец.
Петька из последних сил вытянулся, как струна, и этот японец, только что стоявший на коленях перед охранником с размозженной рукой, неожиданно поднял голову, посмотрел Петьке в глаза, улыбнулся, встал и шагнул из ближних кустов прямо на поляну, где разгуляевские пацаны уже почти повесили своего «Гитлера».
Швырнув на землю котомку, из которой вывалились перевязанные пучки синих цветов, японец вскинул над головой руки, затряс ими как сумасшедший и закричал что-то пронзительное на своем языке. Мишка Череп, которого Петька так и не успел узнать, до того как начал считать свои огоньки, от неожиданности вздрогнул и выпустил из рук конец веревки. Веревочное кольцо, в один раз наспех обмотанное вокруг ветки, вжикнуло под Петькиной тяжестью, и он с глухим стоном рухнул к ногам застывших, как столбики, пацанов. Следом за ним грохнулся потерявший равновесие Мишка. Падая с гораздо большей высоты, чем Петька, он треснулся спиной об землю так сильно, что у него напрочь перехватило дыхание, и теперь они оба не могли ни выдохнуть, ни вдохнуть, а только в отчаянии таращились друг на друга, хватались за горло и беспомощно раскрывали рот.