Думитру сожалел об упорстве Кристианы. Каждый раз, когда он приезжал домой в последнее время, стена непонимания делала невозможными редкие минуты любви. Он попробовал примириться.
— Я был уверен, что мы поняли друг друга, или, по крайней мере, между нами не осталось невыясненных вопросов, — сказал он непринужденно.
— Как это «поняли друг друга»?! — удивилась Кристиана, замерев перед ним как статуя. — То есть я признала, что ты опять прав, и мне не остается ничего другого, как немедленно последовать за тобой? — сказала она.
— В такой-то поздний час? — расхохотался Думитру, тоже поднимаясь с кресла. — Поверь мне, я не в состоянии делиться с тобой своей правотой! И потом, послушай меня, — продолжал он шутливо, совсем развеселившись, — многие из этих «серьезных» проблем, как ты их называешь, кончались именно этим!
Он снова подошел к Кристиане, погладил ее черные матовые волосы и снова привлек к себе, сжав в объятиях. Он страстно целовал ее, почти теряя дыхание… Кристиана прижалась к нему, он чувствовал ее стройные бедра… Думитру подхватил ее на руки и бережно положил на постель. Закрыв окно, он торопливо погасил ночник и быстро юркнул под легкий плед, вдыхая аромат женского тела…
На улице уже занималась утренняя заря.
* * *
Пронзительный звонок будильника, заведенного с вечера, заставил их обоих вздрогнуть. Из-за домов уже показалось солнце. Его яркий свет, какой бывает только летом, наполнил комнату. Думитру откинул плед и хотел встать, но она обвила его шею мягкими руками и медленно потянула назад, к себе, под плед. Он покорился этим теплым, любящим объятиям, которые снова склоняли его голову на подушку. Кристиана гладила его по лицу, по волосам…
— Останься еще немного, — прошептала она, прижимаясь к нему. — Какое странное ощущение… — Голос выдавал ее волнение. — Это невозможно выразить… Если бы я не была суеверна, если бы я не боялась спугнуть, потерять это, я бы назвала это тем, что оно есть: счастьем!.. Ты просыпаешься утром и, протянув руку, прикасаешься к мужу! А не к пустому холодному пространству, которое тебя подавляет, заставляет почувствовать свое одиночество, — закончила она, бессильно ударяя по пледу кулаком.
Думитру невольно улыбнулся, польщенный, как и любой мужчина, подобным признанием.
— Хм! А кто говорил сегодня ночью, что я неисправимый романтик? — В его веселом взгляде была снисходительность.
— Дурачок! — Она рассердилась. — Я серьезно говорю! Ты понятия не имеешь, как тяжело быть одной…
— Да уж, совсем не имею понятия! А я там что же, не один, что ли? Разве не ты обрекла меня на одиночество? — Думитру задавал явно риторические вопросы насмешливым тоном.