— Как вам этот раб рабыни? — говорили они. — Какое выражение лица было у бедняги!
— Обыкновенное. Он, наверняка, выкупит ее и женится. Этот сумасброд способен на любые безумства.
— А что плохого? У него будет одновременно жена, хорошая кухарка и проворная служанка!
Слабое утешение! Клеймо неволи не могло заслонить, скорее наоборот, подчеркивало печать превосходства, запечатленную на прекрасном челе Изауры несмываемыми знаками божественного провидения.
Впечатления кавалеров были совершенно иными. Немногие, очень немногие перестали проявлять живой интерес и сострадание к несчастной и прекрасной рабыне. О случившемся говорили и обсуждали его во всех залах. Кое-кто, несмотря на очевидность примет и признание Изауры, еще сомневался в очевидности.
— Нет, эта женщина не может быть рабыней, — говорили они, — здесь какая-то тайна. Когда-нибудь она раскроется.
— Какая тайна? Случай вполне возможный, к тому же она сама призналась. Но кто этот грубый и бездушный плантатор, который держит в неволе такое прекрасное создание?
— Наверное, какой-нибудь болван, тупой и скаредный злодей.
— Если не какой-нибудь султанишка с хорошим вкусом, желающий сохранить ее в своем гареме.
— Как угодно, но необходимо заставить это животное освободить ее. Не может находиться в хижине женщина, достойная восседать на троне!
— Только бесчестный Мартиньо, с его сатанинской алчностью мог заподозрить рабыню в этом ангеле! Какое бесстыдство! Я бы его задушил, попадись он мне здесь сейчас!
А тем временем Мартиньо, который заранее запасся ордером на задержание рабыни и пришел в сопровождении судебного исполнителя, категорически требовал выдачи Изауры. Однако Алваро, употребив свое влияние и авторитет, решительно воспротивился этому и, взяв в свидетели присутствующих, объявил себя поручителем рабыни, обязавшись передать ее владельцу или тому, кто востребует ее по его указанию. Напрасно Мартиньо пытался настаивать, свидетели этой сцены, осмеивавшие и поносившие его, вынудили наглеца замолчать и отказаться от этого намерения.
— Проклятье! Хотите меня обокрасть! — воскликнул Мартиньо как одержимый. — Мои пять тысяч рейсов! Ах! Мои пять тысяч! Пропали! Пропали!
Причитая так, он нашел лестницу и, прыгая через ступеньки, рыча от ярости, стремглав выскочил на улицу.