Ему необходимо было привести в порядок мысли: он был недоволен собой, взволнован, взвинчен.
Ночь была хороша. И этот старый пехотинец соблазнился на ночную прогулку — он привык размышлять на ходу. В считанные минуты он облачился в теплый спортивный костюм, надел на голову Фуражку, раскурил трубку и быстро зашагал по лесным тропинкам.
Любит ли он Анну? Он поставил этот вопрос ребром, будучи с самим собой столь же прямым и откровенным, как с другими.
Конечно, он привязался к ней, и удивительно быстро. Сначала — сочувствие. Потом появилась растроганность при виде мужественных усилий Анны и чудесах такта и терпения, проявленных ей, чтобы создать видимость благополучия ее безрадостной супружеской жизни. Удивление, что, не будучи ни в коей мере пассивной, апатичной женщиной, она все же жила так. Восхищение тем, что она смогла оставаться здесь, причем молва не приписывала ей никаких интрижек в этой среде молодых, свободных и дерзких мужчин, среде, слишком закрытой, чтобы злословие и сплетни не были здесь в ходу. Удовольствие поболтать с ней случайно… случайно ли?… по нарочно подстроенной оказии — во время нескольких прогулок верхом, вечернего бриджа то у одних, то у других знакомых. Родство душ. Да, все это было. Но все это было вчера, а сегодня вечером он захотел ее — неистово, дико.
Старая привычка размышлять вслух, выработавшаяся за годы одиночных скитаний, но после утраченная, вдруг проснулась в нем.
Признаем открыто,— сказал он.— Никаких уверток. Я хочу поставить точку, точку — вот именно.
Любит ли она его? Если это не легкомысленная женщина, а она таковой не является, то сегодня вечером, во время танца, она открылась ему, пообещала ему себя. Она была в таком же состоянии, что и он.
— Боже правый!
Его скорбный голос, громогласно повторенный эхом иод сводами деревьев, фальшивая нота в легком шелесте ночной жизни леса — удивил и отрезвил его.
Что ж! Он знавал это настойчивое желание и эту нежность. По той или иной причине иногда оказывалось, что это входит в категорию таких вещей, которые нельзя делать. И он их не делал. Он возьмет себя в руки, он выйдет победителем и в этот раз. Ему понадобится много такта, чтобы не заставить ее страдать,— ее, чьи дни так однообразны, жизнь так пуста. Но плохо ли, хорошо ли, это, как и все остальное, уладится.
Он стал с облегчением насвистывать. К нему вернулось спокойствие. Он повернул назад и усилием воли попытался сосредоточиться на предстоящем утром учении, имеющем особую важность. Он прибавил шагу. Было два часа ночи. Он мог лечь спать в половине третьего, поспать три часа — и этого ему было достаточно.