Марнье поистине благоговел перед Брюшо. Обрыв провода, который он обнаружил в месте, столь компрометирующем капитана, даже не зародил в нем подозрений. Инсинуации комиссара глубоко возмутили его, и он решил скрыть этот факт.
— Как вы можете говорить подобные вещи, господин комиссар? Капитана никак нельзя подозревать. Если бы вы только видели его: он совершенно остолбенел от потрясения и был просто раздавлен горем.
Его душа верного старого унтер-офицера обливалась кровью. Он забормотал:
— Когда я подумаю, что если бы я не возвращался назад в свою галерею, я как раз явился бы на место до этого происшествия и мог бы облегчить участь капитана…
— Назад? Почему?
— Мы оказались на подходе раньше времени. Посмотрите, какое ужасное стечение обстоятельств: созывая нас на десять часов, капитан сам специально настоял на том, чтобы мы не приходили раньше.
— Специально? Вы можете вспомнить точно слова?
— Честное слово, нет, однако я не понимаю…
— Это не имеет значения, благодарю вас.
Действуя импульсивно, под первым впечатлением, не будучи способен следовать методе, комиссар моментально увлекся и попал под влияние идеи, которая только что пришла ему в голову. Он вызвал Брюшо.
— Капитан, я узнал, что вы официально приказали своим офицерам обязательно прибыть ровно в десять часов. Почему?
— Я не помню… А, да, действительно. Что ж! Я и сам не очень хорошо знаю. Чтобы они не теряли зря времени, конечно.
— Вы сказали мне, будто майор д'Эспинак объявил, что прибудет именно в десять?
— Верно.
— По телефону около девяти часов, не так ли?
— Да.
— О чем это свидетельствует в итоге?
— Ни о чем.
— Вы, вероятно, меня не поняли. Я хочу сказать, что вы заинтересованы в том, чтобы было доказано, что речь идет именно о десяти часах. Кто, по-вашему, может это подтвердить?
— Не понимаю — зачем. Ну, в общем… На этом конце провода — никто. На другом — возможно, Дюбуа. Хотя теперь… Может быть, еще какой-нибудь телефонист.
Понадобилось не более получаса, чтобы выяснить, что не было никакого следа, никакого свидетеля слов, которыми обменялись офицеры около девяти часов. Это первое и безобидное подтверждение условия sine qua non[10] гипотезы, только что зародившейся в голове Финуа, ослепило последнего. Отныне он окончательно и бесповоротно повел следствие в одном-единственном направлении.
Лишь много позднее стало возможным осознать, какой инстинктивный разрушительный гений он направил на то, чтобы подвергнуть сомнению расследование и поставить в тупик тех, кому пришлось взяться за него сызнова.
Финуа вызвал сержанта связи. Это был молодой впечатлительный унтер-офицер и по этой причине очень робкий. Его почтительность понравилась Финуа, который, удовлетворив свое самолюбие, отказался от грубых и оскорбительных приемов.