— Сколько уж ты в деревне живешь? — спросил Николай Егорович.
— Давно. Два года.
Николаю Егоровичу Аня далеко не все рассказала относительно Юры. Он и сам родился и вырос в деревне, и ничего необычного в обстановке, которую он застал в доме у тещи, для него не было. Наоборот, ему, проведшему детство в крайней бедности, сразу бросился в глаза хороший достаток, только, пожалуй, порядка не хватало. Но было как-то тяжело, что они с Аней в Москве ходили по театрам, по гостям, а тут дичал этот малый в обществе бабки-нелюдимки. Ну ладно еще летом, туда-сюда побежит, в лес, на речку. А зимой-то как же они?..
— Замерз? — спросил Николай Егорович Юру.
— Нет, я мальчик не зябкий, — сказал тот, желая, видимо, продлить их разговор наедине.
…Дома их ждал стол с ужином.
— Ну что он там тебе интересного показал? — уже поладив с матерью, весело спросила Аня у мужа.
— А это уж у нас с ним мужской секрет, — тоже весело ответил Николай Егорович.
Они пробыли в деревне три дня. Больше Николаю Егоровичу с Юрой погулять наедине не пришлось: стенкой полил дождь, еще похолодало. Бабка топила печь.
Юра пришел из школы и увидел, что мать собирается к отъезду. Он все еще не надеялся, что его возьмут с собой, и отнесся к этому внешне спокойно. Достал из сумки тетрадку с пятеркой и показал Николаю Егоровичу.
— Еще одну получил.
— Молодец!
Аня сказала не без волнения:
— Видишь, Юрочка, я вам с бабушкой денег оставляю. Мы тебе книжки вышлем и тетрадки. Бабушку не обижай, слушайся. Тогда мы и тебя в Москву возьмем.
— Это когда? — серьезно спросил Юра.
— Скоро… На тот год.
Провожать до станции Юру тоже не взяли. В последнюю минуту он в темных сенях повис на руке у Николая Егоровича, но ничего не сказал, чтобы не услышали мать и бабка.
Аня поручила мужу нести корзинку с яйцами и ведро с солеными грибами. Николай Егорович утратил весь свой франтоватый вид. Но это делали не корзина и ведро: попорченное ранением лицо его было так мрачно, так опустились плечи и виновато выгнулась спина, что казалось — идет по деревне не сорокалетний мужчина, а какой-то невзрачный старичок. К тому же и дождь моросил…
— Да ладно, Коля, — уже в вагоне сказала Аня. — Ты же видишь, что я и сама переживаю. В школу его в Москве в шесть лет не примут, а тут он уже при деле и к маме привык.
Николай Егорович поднял на жену свой единственный глаз и вдруг тихо произнес ругательную фразу. Никогда Аня от него ничего подобного не слыхала и поэтому очень испугалась. Ей и не понятно было: кого Николай Егорович, собственно, ругал: ее самое, угрюмую тещу или судьбу…