На перевыборах Аня отчиталась в проделанной цеховым комитетом работе и попросила ее освободить. В душе была У нее некоторая надежда, что самоотвод ее принят не будет и что попросят ее и дальше поработать. В заключение своей просьбы она добавила со свойственной ей игривостью:
— А то, знаете, на меня уж муж мой обижаться стал. Ревнует, поскольку я совсем дома не живу.
Она знала, что никто ее слов Николаю Егоровичу не передаст. И ей было приятно, что присутствующие на собрании мужчины посмотрели на нее с особым значением.
Но Анины тайные надежды не оправдались: самоотвод был принят. Правда, в протоколе записали, что возглавляемый ею цеховой комитет работал хорошо, люди не считались со временем, обеспечили борьбу за качество продукции, за культуру труда, провели большую культурно-массовую работу и т. д. Но было записано, что именно люди, а не персонально она, Анна Александровна Доброхотова.
— Отдохнешь, Аня, — сказал ей кто-то из бывших подружек, желая поддержать: заметили, как она повяла.
— Неужели нет! — с вызовом воскликнула Аня. — Конечно, отдохну.
И подумала: «Чего я психую? Ведь сама же этого хотела».
Успокоить себя ей не удалось. Домой она вернулась взволнованная, с красными пятнами на щеках.
— Ты представляешь, Коля, кто на мое место метит? Соседушка наша бывшая, Лидка Дядькина. Знаешь, какую карьеру баба делает!..
И Аня стала рассказывать мужу, что Лиду посылают от фабрики на «Голубой огонек», какому-то ансамблю торт преподносить.
— Вчера репетиция была. Шла с этим тортом, так небось ног под собой не чувствовала!
Николай Егорович благодаря жене был в курсе дел Лиды Дядькиной. Знал, что семейство все прибавляется, что Лидии Луковец хоть и любит детей, но уже обалдел от них. Что со свекровью у Лиды контакта не получилось, а сдать всех ребят на пятидневку ни у Лиды, ни у ее мужа духу не хватало.
— Не понимаю, Коля, ради чего она на себя этот хомут надела, — сказала Аня. — Требования сейчас к профсоюзной работе поднялись, только успевай поворачивайся. А квартиру им и так после третьего ребенка дали. Зуд, что ли, у ней такой — на людях-то вертеться?
— Зато ты отзудилась, — сказал Николай Егорович. — Теперь, может, соберешься, Юре письмо напишешь.
Двадцатилетний Юра уже учился в одном из ленинградских высших военных училищ. Два раза в году приезжал к родителям. А Николай Егорович по субботам ходил на междугородную, заказывал разговор на пять минут.
— Ты знаешь, Коля, как я не люблю писать, — созналась Аня. — Теперь мы вполне к нему и съездить можем.
Она словно бы ссылалась на то, что раньше при ее загруженности о родном сыне подумать некогда было. Николай Егорович все ее маневры угадывал, но сейчас он видел, что жена все-таки расстроена, что, может быть, это первые в ее профсоюзной карьере настоящие тяжелые минуты, и ничего больше ей говорить не стал. Налил ей чаю.